АЛЕКС СКОРПИОНОВ "ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ЭРОС"

[Sarikov]

По Фрейду... Уже начиталась. Как же, отличница. Может, убедить ее именно в этом? А потом, года через три-четыре, взять и разрешить. Зачем ей это сейчас? Ведь она еще совсем ребенок. Пусть себе учится. Все равно он не сможет ее. Она же не Елена Андреевна. Она его дочь.

Только какою же она станет за это время? С постоянным подсознательным комплексом... А вдруг еще какой-нибудь сучок попытается в нее влезть и окончательно убедит в том, что она и на самом деле сучка?

- Ты тоже не сможешь, да, папа? - понимающе отметила она, разглаживая на его коже выскочившие от внутреннего озноба пупырышки.

- Ты же моя дочь.

- Ну и что?

Господи. Опять это "ну и что".

- Разве я не похожа на маму? Ту, юную, которую ты снял тогда в автобусе?

Он посмотрел на нее расширенными от удивления и внезапного прозрения глазами. В самом деле, очень.

- Похожа.

- Вот и снимай.

Чертенок. Какой чертенок. Как она до такого додумывается?

- Чудовище ты мое родное...

Они неотрывно смотрели друг другу в глаза. И тогда, когда он только коснулся головкой ее упругих губ, а она доверчиво и бесстыдно стала разводить и поднимать ноги, точь-в-точь копируя Иринкины движения. И тогда, когда он осторожно начал тыкаться в них, пытаясь без помощи руки попасть в маленькую щелку и раздвинуть ее, а ее лицо при этом тронула едва заметная лукавая улыбка, - точь-в-точь Иринкина. И тогда, когда он, наконец, проник в ее скользкое от влаги преддверие, а потом нашел отверстие и стал медленно раздвигать его своим конусом, вдавливая все глубже и глубже, а в ее зрачках зашевелились темные клубочки ожидаемого испуга. И тогда, когда он начал преодолевать тугое, но упоительно приятно-скользкое кольцо, обручем сдавливающее все более напрягающуюся, упрямую плоть, а она, как бы назло испугу, еще шире развела коленки и пошла ему навстречу, точь-в-точь, как это делает Иринка. И тогда, когда ее милое личико вдруг исказила гримаса страшной боли, а он ощутил эту боль напряженною плотью, - не свою боль, своей он почему-то совсем не чувствовал, а именно ее боль. И тогда, когда она крикнула одними только глазами: папа, папочка, почему ты сначала не поцеловал меня туда?.. а он потерянно смутился своей забывчивости и несообразительности. И тогда, когда он вдруг виновато улыбнулся сквозь ее слезы и так же внезапно почувствовал, как ее боль быстро перемещается по его собственному телу, снизу вверх, до самой подъязычной кости, откуда началась эта его улыбка, а ее глаза вдруг засветились радостью освобождения... И тогда, когда он прочитал в ее взгляде: Господи, папка, какой же он у тебя толстенный... и ответил своим: если уж его пропустила, так что же говорить о каком-то там другом, который там, где-то в твоем будущем, ждет тебя...

Они очень долго не отводили друг от друга радостного взгляда, одного на двоих, то смеющегося, то чем-нибудь смущенного, то озорного или лукавого.

- А теперь сожми попку. Втяни ее в себя, сильно-сильно.

- Зачем?

- Сейчас узнаешь.

- Так?

- Еще раз. И еще. Не больно?

- Нет. Приятно. Тебе тоже так приятно, пап, да?

- Очень. Так делает мама.

- Делать еще?

- Пока не устанешь.

- Хи. Я не устану так до послезавтра.

И вдруг перешла на какой-то совсем незнакомый ему, странно-таинственный шепот:

- Подожди. Замри. Совсем замри. Ты слышишь?

- Что?

- Не слышишь? Они там... разговаривают о чем-то... сами, без нас...

Выдумщица. Философ. Разговаривают...

Но все-таки замер. Прислушался.

А и в самом деле - разговаривают. Или это ему от ее слов так показалось?.. Нет. Не показалось. Надо же, как она все подмечает... И ведь ничего подобного он раньше никогда не чувствовал. Впрочем, что-то отдаленно похожее было с Еленой Андреевной...

Поехал. Совсем поехал.

- Ты понимаешь, что мы сейчас вытворяем?

- Конечно. Изменяем маме. Что она нам сделает, как ты думаешь? Надает по заднице?

- Она сейчас придет. Нам надо кончать.

- В меня. Хорошо? Пожалуйста. Мне можно. У меня завтра пойдут месячные.

Ну. Она и об этом знает. Все она знает. Что за ребенок...

- Ну пожалуйста. Я очень хочу. Много. Сколько сможешь... Чтоб ты и во мне по-настоящему растворился. Как в маме. До самой капельки...

Она обхватила ладонями его ягодицы и прижала к себе.

- Ну папочка... давай... Что я должна сделать?

Ничего ей не надо было больше делать... Из него полилось, едва он почувствовал касание ее ладошек. А она, сразу ощутив его судороги, еще теснее стала прижимать его к себе.

Он перевалился через ее ногу к стенке, а она сразу сжала бедра, чтобы не дай Бог ни капельки не пролилось... Повернулась к нему лицом, он укутал ее в простыню, до самого подбородка, положил голову себе под руку, придвинул за попку поближе и так они и застыли на несколько минут...

- Видишь, папчик. Оказывается, все не так страшно. Он солгал. Вовсе я не сучка. Это он такой сучок...

Потом совсем спрятала голову у него на груди.

- Ты мой любовничек славный. Мой первый настоящий мужчинка. Мы признаемся маме?

- Признаемся, - шепнул он ей. - Она уже здесь, рядышком.

Ирина легла рядом с ними, и к нему сразу же вернулось его сознание.

- Ты ревнуешь, мама?

Она шептала прямо в грудь отцу, поэтому Ирина слышала только отражения ее слов.

- Совсем немножко.

- Зачем? Ведь мы же с тобою одно и то же.

- Потому и немножко.

- Честно? - резко повернулась она к ней.

- Честно. Страшно мне только... Ты ведь еще совсем ребенок.

- Ну и что?

- Тебе... не было больно?

- Почти ни капельки. Папа сказал, что так и должно быть.

- Обними его. Он очень грустный.

- Ничего он не грустный. Он просто устал. Переволновался.

- Пойди тогда, вымойся.

- Не хочу. Оно... выльется.

Иринка закусила губу.

- Мам. Не надо, а? Ну не плачь.

- Я не плачу.

- Я видела ее.

- Кого?

- Радугу. Огромную такую. Мы с папой были прямо внутри нее. Она такая... такая... Как на самом Седьмом Небе...



Светланка приготовила завтрак, когда они еще валялись в постели.

- Вставайте. Вам скоро на работу. Какие вы ленивые!

Виктор первый потопал в ванную, а она присела к матери на постель и спросила:

- Мам, а зачем ты хотела меня обмануть? Жалко, да?

- В чем обмануть, что жалко?

- Что все равно все вытечет. Ничего не вытекло. Ни капельки. Все всосалось.

- Да?

- Да.

- Ну... вот и хорошо.

- Да. Хорошо, - подтвердила она. - Я чувствую. Почти везде. Особенно здесь и здесь. Почти вот сюда дошло, - она показала на затылок.

- Тебе сейчас не больно?

- Нет. Мне уже никогда не будет больно. А если и будет, то самую малость.

За завтраком она их упрекнула:

- Ну что вы такие кислые? Столько радости в семье, а вы прямо как потерялись. Перестаньте сейчас же.

А потом этак участливо, слегка понизив голос:

- Вы испугались, да?

И, ухаживая за их тарелками (как странно они сегодня с Ириной поменялись местами!), продолжила нотации:

- Значит так, мама-папа. Лазить к вам в постель я конечно буду. Иногда. Даже очень иногда. Я думаю, вы и сами меня не раз и даже не два позовете. Ну, может быть, когда-нибудь и сама попрошусь. А вы не сумеете или не захотите мне отказать. Это раз. Второе: что в этом такого? Мне же просто интересно. Мне потрясающе интересно быть близко с вами. Третье: я же ваш ребенок, или как? И снова второе: мне интересно и нужно знать почти абсолютно все, что знаете и умеете вы. А теперь, наконец, первое: ничего в этом плохого нет. Испортить меня этим даже не мечтайте. Почему ты не ешь!? Ты посмотри на себя в зеркало! И не перебивай, пожалуйста. Теперь четвертое, самое главное: чтобы с работы пришли такими, как всегда. Я ведь Сережку днем приведу. Хватит ему Лене надоедать. У нее, похоже, медовый месяц происходит. Да, и еще чуть не забыла... Теперь самое второе: тогда, в парке, я сама ему дала... Решилась и дала. Вы понимаете? Не он меня взял, а я ему дала. Я это к тому говорю, чтобы вы знали, если еще не разобрались в своей дочери, - никто и никогда не сможет меня взять без разрешения. А разрешу я теперь только с согласия папы. Сами знаете почему. До самых восемнадцати лет. Мне поклясться? Ну вот и хорошо. А пятое-десятое мы потом обговорим. Шагайте. Уберу я все сегодня сама. Я сегодня дежурная по всем вопросам.



После работы их ожидал ужин, приготовленный детьми. Усердию Сережки можно было только удивляться. Да, сестру он почему-то слушался намного быстрее и аккуратнее, чем маму и папу.

Родители тоже полностью оправдали ее надежды, - никакой кислятины на лицах, привычный свет в глазах, в общем, полностью оклимались.

Они ведь еще не догадывались, что она задумала, их юная бестия.

В десять она привела к ним за руку Сережку и сказала:

- Так. Ты уже помылась, мама? Мы к тебе.

Ирина растерянно глянула на дочь.

- Пап, ты если хочешь, можешь на десять минут выйти.

Но папа не двинулся с места. Только Сережка стал вырываться из ее руки.

- Не дергайся. Стыдливый какой нашелся.

- Что ты хочешь? - тревожно спросила Ирина.

- Женскую анатомию хочу ему рассказать. На тебе. Не стану же я на себе показывать.

- Светка!

- Что Светка? Мне с ним почти целый месяц возиться. Успокойся, ради Бога. Я знаю, что делаю. Это вы все забыли. Какими были. И что именно детям необходимо в первую очередь.

- Света, зачем ты так? Именно сейчас. Зачем?

- Увидишь. И слушайся, пожалуйста. Папа делегировал мне часть своих полномочий на ваше воспитание. Правда, пап?

- Допустим, но разве так это делают? - включился Виктор. - Ты же взрослая девушка.

- Вот именно. Мама, ляг пожалуйста. Мы ничего страшного с тобой не сделаем. А ты не брыкайся! Пап, может ты все-таки выйдешь? Я только расскажу ему, пока мама полежит. Ты видишь, они стесняются тебя. Десять минут всего. Если бы вы знали, какую чушь и грязь ему хлопцы понарассказывали, вы бы давно уже сами все десять раз рассказали и показали. А то чуть ли не заставлять приходится...

Виктор и в самом деле вышел. Но дверь за собою не закрыл, сел на банкетку, что стояла рядом.

Пусть. Она слишком императивна, прям как учительница в классе, но ей-то на самом деле виднее... Может быть она права. Может быть, для Сережки именно с такой атмосферы должно начинаться знание. Он вдруг вспомнил себя. Ребенком, подростком, юношей... И поплыли из памяти все самые стыдные и невероятно глупые поступки, связанные с его долгим невежеством...

Ирка тоже покорилась. Даже пыталась перехватить инициативу. Но Светка перебила:

- Подожди, сначала я. А потом ты расскажешь. Своими словами. Ну вот. Стань сюда. Вот так все у женщин. И у девочек тоже. Красиво, правда? У нашей мамы особенно красиво. Да не стесняйся же ты! Смотри. И не мычи. А ты тоже. Отведи ногу. Да смотри ты! Чего тебе, спрашивается, стесняться, если ты сам отсюда появился? Потом покажу, откуда именно. Это вот губы. Так и называются, по-правильному. Большие половые губы. А из-под них выглядывают другие, они называются малыми половыми или, иначе, нимфами.

- Как? - послышался, наконец, голос сына.

- Нимфы. Так никто не говорит, но это правильное название. Книжное. А здесь маленькое отверстие, видишь? Давай, возьми, подтяни. Ну видишь? Вот. Это и есть писка. Отсюда мы писаем. У нас не так, как у вас. У нас отдельно. А здесь, в самом низу, большое отверстие. Здесь и есть влагалище. Для мужского писуна. Сюда его вставляют и он целиком там помещается. Только девочкам нельзя. У них вот в этом месте такая преграда девственная есть. Чтобы внутрь попасть, ее разрывать надо. Дефлорацией называется, когда ее рвут.

- Чем рвут?

- Ну чем же, писуном конечно. А теперь слушай главное. Потому что все остальное тебе мама сама сейчас расскажет и покажет. А главное вот что. Вот отсюда мы с тобой появились. Сначала я, а потом, через три с половиной года, ты. Мы тогда были совсем вот такие и сидели там, в животе у мамы.

- Как же мы дышали? - совсем уже осмелел и освоился Сережка.

- Это мама объяснит. Я тебе другое хочу сказать. Если бы не эта мамина дырочка, нас с тобой на свете и в помине не было бы. Ты понял? Что ты понял? Не придуривайся, для нас с тобой это место самое святое. А для всех других святое то, что между ногами у их мам. Его нельзя обзывать грязными словами. И думать о нем нельзя плохо. Уважать его надо. И не только мамино, а всех женщин. Мое тоже. У меня все абсолютно так же, как у мамы. И из меня тоже появится когда-то маленький ребеночек. Вот для чего оно. Понял? Я пошла, мам. Пожалуйста, расскажи ему все подробно. Если бы ты знала, что он на улице об этом слушает...

Ну и концовочка... Точная, в самую десятку.

[Sarikov]

- Пошли на кухню, пап. Подслушивать нехорошо, - сказала она на ходу, прикрывая за собою дверь.

Он сел на стул, а она влезла верхом на его колени, набросив руки на голые плечи.

- Светка! Сядь нормально.

- А! - отмахнулась она от него одной короткой буквой. - Никто не видит. Там все нормально, - заметила она его короткий взгляд вниз, - у меня началось, но я стибрила у мамы тампон вместо прокладки. Мне теперь уже можно, запросто протиснулся. И не смотри на меня так. Знаешь, на самом деле дети должны воспитывать своих родителей в том, как те должны их на самом деле воспитывать. Иначе никакого воспитания не получится. Одна мастурбация какая-то и только. Родители же совершенно забывают о том, что на самом деле необходимо детям. Что знать, что уметь, что иметь. Ну не помнят почему-то. Даже вот вы. А другие так вообще. И все навязывают, навязывают, навязывают свое. А на самом деле воспитателем становится улица. А там столько грязи, папа. Вы за своей работой просто этого не видите.

- А тебе не кажется, что мы воруем у него будущее? Лишаем ощущения таинственности этого места? Это... Это очень особенная тайна, она очень важна в... юношеской любви.

- Папочка, главная тайна любви совсем не в этом. Она... она в той радуге... а не в гениталиях. Да и какая это тайна? Тебе рассказать? Так слушай. Там, на углу, возле киосков, что напротив бывшей стройки, бомжиха крутится. Ей лет тридцать, хотя выглядит как старуха. Она собирает с пацанов по гривне и на стройке, под тем навесом, показывает им свою промежность. Сережка еще прошлым летом видел. Облезлая, говорит, потная, липкая, худая, да еще с какими-то наростами. Она за пятерку дает семи-восьмилетним пацанам всунуть и спустить. И некоторые соглашаются. А ты говоришь, тайна. Слава Богу, Сережка не посмел. У меня спрашивался. И ты думаешь это все? Тебе еще рассказать?

- Ты же говорила, что он говорил, что не видел...

- Говорил. Что-то, значит, уже соображает. Как ты думаешь, мама сможет ему правильно объяснить?

- Наверное.

- Вы не бойтесь брать его к себе в постель. И чтобы мама была голая. Он конечно может спустить в трусы. Но он и так спускает. А ты своими словами тоже все рассказывай ему. Чтобы он не раскрывал рот на тупые и грязные бредни... А с его будущей юношеской любовью от этого ничего плохого не станется. Уверяю тебя. Скорее наоборот.

Она хотела еще что-то добавить, но засомневалась. Потом все же решилась:

- Ладно, я тебе все-таки еще скажу. У нас девчонка есть, в третьем классе. Вся в золотых серьгах. В смысле - меняет их со дня на неделю. Она в вендиспансере прошлой осенью целую неделю пробыла. Сифилис. Должна была дольше, но отец ее домой выкупил. Я от бабушкиной этой подруги Тамары нечаянно подслушала. Так эта малая стерва предлагала совсем недавно твоему сыну десятку, чтобы он спустил ей в рот. Представляешь? Я ей, скотине, чуть нос не расквасила. Маме только не говори, хорошо? А то я ей еще и носаком в ее поганую щель заехала.

- Он и это тебе сказал?

- В том то и дело, что нет. Сама узнала. А нужно так, чтобы он спрашивался. Он вам в постели все рассказывать будет. Вот увидите.

Помолчала немного.

- Слышь, папа. А почему это все так? Я вот только что ляпнула Сережке, для чего, мол, мамина щелка предназначена, а теперь сама себе думаю: если бы только для рождения ребенка, так у меня бы уже целая армия сестренок и братишек была. Вы же почти каждый день любитесь. Вам все время хочется?

- Ну не все время... У нас и других забот полно. Но как увижу ее голенькую, или почти голенькую, так тогда конечно. Ты вот о Сережке говоришь... а я боюсь... что и он тоже...

- Ну и что? Он и так хочет.

- Маму?

- Нет. Не конкретно кого-то. Мне так кажется. Вообще. Да тебе же лучше знать. А если даже и маму, что с того?

- Не знаю. Но думаю, что это не очень хорошо.

- Почему? Ты же меня вчера... трахнул. И ничего. Видишь, как мы с тобой теперь разговариваем... Раньше я ни за что так не посмела бы. А теперь... Ты для меня теперь как самая... как самый близкий друг. Я думаю, что даже будущий муж не сможет стать ближе. Разве это плохо?

Он не нашел, что ответить. Ушел от вопроса:

- Трахнул. Не нравится мне это слово.

- Мне тоже. Это из фильмов. А как вы с мамой это называете?

Он совсем растерялся.

- Е..? - попыталась она вызвать его на откровенность, произнеся начальный звук всем известного внецензурного слова.

- Не надо, доченька. Плохое это слово.

- Его все говорят. Я тоже несколько раз говорила с девчатами. Ну а как еще? Давай придумаем свое, а? И никому больше не будем его говорить.

- И маме?

- Маме скажем. Только у нее с тобой пусть будет другое. Можно я придумаю?

Она сделала вид, что задумалась, а потом тряхнула головой: ладно, мол, потом.

- Пап. А ты не помнишь тот день? Ну, когда вы меня зачали. Это было где-то между пятым и двадцать пятым августа.

- Тебе мама сказала?

- Нет. Я высчитала. Интересно, где и как это было. Какое у вас было настроение и вообще... Сможешь вспомнить? Это же были первые месяцы вашего знакомства. Должно что-то в памяти остаться.

Осталось. Конечно осталось. Все осталось. Только по дням с такой точностью разве вспомнишь? Он начал пытаться вспоминать и договорился до такого, что и с Иркой вслух не произнес бы.

- Ладно. Это я вас с мамой сведу, и будете вместе вспоминать. Мне еще вот что интересно: это если бы другой сперматозоид соединился с маминой клеточкой, то уже не я была бы? Их же там сотни тысяч за раз бывает. Так же? И девочки, и мальчики. Как это получилось, что именно я? Почему мое "Я" не в Сережке, а во мне?

- Ну ты и философ... Откуда я знаю? Этого вообще никто не знает.

- Кто-то должен знать. Представляешь, сколько у мамы во влагалище таких же "Я" переплавало за все ваши годы? Куда они все деваются?

- Не знаю...

- Да? А я вот знаю.

- Ну и куда же?

- Вот сюда. И сюда. И аж сюда. В меня они так всосались, что я их прямо по-настоящему ощущаю. Моих сестричек и братиков. Пап, а я смогла бы родить от тебя ребеночка?

- Ну и вопросы у тебя!

- Так это же наши с тобою вопросы.

- Ну не знаю. Говорят, такое бывает. Только дети получаются никудышние.

- Да ты не волнуйся! Я тебе ни за что не дам, когда будет опасно.

- Ты и в этом волокешь?

- Конечно. По этому поводу у девчат столько всяких бумаг... Я у себя уже точно знаю, когда опасно, а когда нет. Термометром проверяла.

- Термометром?

- Ну да. Вставляешь в попку каждый вечер и смотришь. Так целый месяц. У меня например, так: двенадцать дней после месячных тридцать семь и три, потом три дня тридцать семь и восемь, а потом снова до самых месячных тридцать семь и три. Вот эти три дня и опасные. Плюс-минус три-четыре конечно, а то ваши живчики очень живучие.

- Коту под хвост эти расчеты.

Он чуть было не продолжил, но вовремя осекся. Впрочем, она сходу поняла, на чем он осекся:

- И-и-и-хх! Вот вы какие! Так вы меня не хотели? Случайно, да? Я случайная?

- Что ты несешь? Думай, что говоришь!

- Это ты думай. Вы же еще не были женаты. Только что сам сказал, как прятались от Лены.

- Я так не говорил. И мы не прятались.

- И она разрешала?

Он чуть было не ответил: а мы не спрашивались. Вот чертовка малая! Все вытянет.

- Да. Она в первую же нашу близость случайно все узнала. Простыня ей на глаза попалась. С нашей кровью. И сразу перестала заходить, если мы оставались вдвоем.

- Класс. Что ты туда посмотрел? Тебе уже хочется, да?

Она прильнула к нему, крепко вцепилась в шею.

- Ты когда-нибудь пустишь меня на себя, вот так, как я сейчас сижу... а?

- Если будешь хорошо себя вести...

- Пап. А можно я буду называть ее для тебя пиздой?

- Что?! Светка, что ты несешь?

- Не знаю.

Он попытался отстранить ее от себя, но она вцепилась так крепко, что у него ничего не получилось.

- Чтоб больше я этого слова от тебя не слышал.

- Хорошо, папочка. Я больше не буду.

- Ясонька. Слышишь? Моя ясонька. Ясочка. Ясуня. Ясунчик.

- Ясонька? Ясунчик? Класс... - восхитилась она. - Яська. Это ты придумал?

- Да.

- А кто-нибудь еще знает?

- Нет.

- А мама?

- И мама нет.

- Мы ей скажем, да? Но ее так не называй, хорошо? Только мою. Обещай.

- Обещаю.

Скрипнула дверь и она резво, но бесшумно соскочила с его колен. Потом другая. Сережка ушел в свою комнату.

- Подождем немного, - сказала Светланка. - Хочешь холодного компота?

- Давай.

- Ой! У меня пропиталось... извини, - и она стала смеяться. - Коту под хвост эти тампоны...

- Я пойду к маме.

- Подожди! Переодень трусы, они же в крови. Там у тебя в шкафу еще есть точно такие, новые. А эти спрячь там где-нибудь. Я завтра постираю.

Ирка лежала попой вверх совсем голая и не прикрытая, уткнувшись лицом и руками в подушку.

Он подошел и погладил ее по спине, потом по ягодицам. Она отвела его руку, будто испугавшись, что он дотронется между ног...

И не повернулась к нему.

Он долго ворочался с боку на бок, а она так и не сдвинулась с места...



В среду, девятого июля они проводили детей в лагерь. На вокзал пришла и Елена Андреевна. Она так странно обнимала Светку, что Виктору показалось, что она что-то почувствовала. Или знала.

Подошел поезд, к которому должны были прицепить два уже загруженных вагона с детьми. Среди выходящих из прибывших вагонов пассажиров вдруг мелькнуло знакомое лицо. Впрочем, он мог и ошибиться, было достаточно далеко. А как ему не хватало сейчас этого человека, почти случайного знакомого по фамилии Гуляев. Вот он, по-видимому, смог бы помочь разобраться в себе и в том, что произошло с ним в эти последние три недели.

У него даже возникла короткая мысль догнать и окликнуть, но вдруг он услышал внутри себя какой-то необъяснимый протест: не зови, не ходи туда, там горе, неизбежное и страшное горе...

Он глянул на жену, будто хотел услышать ее объяснений.

Но его жена никаких объяснений дать не могла. Ее как бы и не было рядом.

Примечание:


1  вщент (укр., нареч.) - здесь в значении "полностью, до последней копейки". При чтении звук "щ" нужно произносить про себя как "шч"

[тихон алексеич]

начало отличное а вот продолжение не очень не правдоподобно таких семей не бывает а на месте пахана я бы застрелился  . за труды карма!!!

[Sarikov]

начало отличное а вот продолжение не очень не правдоподобно таких семей не бывает а на месте пахана я бы застрелился  . за труды карма!!!

Конечно не бывает  в этом то весь цимус Я бы первый расстрелял такого пахана
Почитай еще раз предисловие и затем...
читай следующую главу...уверен тебе понравится дальше.

[Sarikov]

ПРОДОЛЖЕНИЕ....

                                                4. Катя Решетилова

Во вторник 15 июля Виктор собрал пятый световод из того материала, который у него оставался после последней встречи с Костей, когда тот передал ему целую щепоть кристаллов этого прозрачного минерала, назвав его чистейшим уральским корундом, как будто Виктор не понимал, что такое корунд. Теперь у него уже почти ничего не осталось - только мелкие кристаллики отходов, которые он, естественно, не стал выбрасывать, а решил на всякий случай показать, что ничего для себя не отмурыжил. Он ведь достаточно хорошо понимал цену этому минералу. Ничего подобного ему до сих пор не встречалось и встретиться не могло - он знал, что работает не просто с уникальным, а с невозможным на самом деле материалом.

Световод получился просто великолепным. Недаром перед ним маячили Катькины оборочки и рантики, то прикрывающие, то обнажающие ее удивительно изящные формы. А его произведением можно было восхищаться с еще большим наслаждением, чем ее закантованной попкой - так точно были отшлифованы все поверхности и так мягко они улеглись в собственную систему соприкосновений.

Все по-настоящему великолепное чем-то связано друг с другом. И Катькина задница, и юная Светланкина ясочка, и лебяжья Иринкина осанка, и формула зависимости массы от энергии, и полонез Огинского, и крест на вершине горы, и вот теперь сотворенный им - Виктором Фроловым - таинственный световод, чем-то напоминающий собою миниатюрный глаз июльской стрекозы...

Костя все не заявлялся - а жаль, на деньги, которые Виктор мог получить за дополнительные световоды, они с Иринкой могли бы кое-что очень нужное приобрести...

Размечтался.

Почти всю предыдущую неделю его жена Ирина казалась затрансованной, смотрела сквозь вещи неизвестно куда, и сквозь него смотрела неизвестно куда, хотя до этого сквозь него она могла увидеть только саму себя. Без малейших, хоть как-нибудь читаемых интонаций, отвечала на его дежурные вопросы, произносила свои дежурные замечания и сообщения, совсем не задумываясь над смыслом высказываемых фраз. Несколько раз он пытался ее растормошить, но ему это не удавалось, и только после посещения минувшей субботой мамы она слегка приободрилась и даже стала улыбаться своей, так похожей на мамину, улыбкой. Может быть, на нее благоприятно подействовало общение с Борисом Алексеевичем, чей бархатный голосина чаровал ее уши так, что она и не пыталась этого скрывать. А может мамина особенная ласковость, которой она обхаживала ее весь вечер.

Елена Андреевна, конечно, сразу почувствовала что-то неладное, несколько раз с немым вопросом обращала взор на Виктора, а потом на кухне, где они оказались с ним наедине, прямо об этом спросила, а когда он так и не придумал подходящего ответа, еще более взволнованно сообщила, что Ирка попросила у нее... одну из ее этих... игрушек, имитаторов, от чего у Виктора глаза чуть не выкатились на стол, но он все же пообещал, что не проболтается жене и не станет донимать ее вопросами. И чтобы Елена Андреевна не тревожилась, мягко обнял ее свободной рукой, мол, все будет нормально, а она сразу прислонилась к нему, отведя в сторону свою руку, чтобы та не мешала касаться грудью его груди.

Полвоскресенья они с женой провели на пляже, подставляя себя солнцу и разглядывая - то как бы украдкой друг от друга, то совместным развеселенным взглядом - безумно привлекательных, почти совершенно голых молоденьких девчат, крепких телом и загорелых до самолюбования парней, пузатеньких тетушек и дядюшек, резвящихся на мокром песке голеньких малышей... И с какой-то странно опьяняющей гордостью он улавливал вожделенные взгляды парней и мужиков, направленные на его Иринку, облаченную в великолепно откровенный суперкупальник, приобретенный неделю назад по настоянию Светланки...

О такой осанке можно только мечтать - читал он в девчачьих взглядах, провожающих ее до самой воды...

Вот и мечтайте.

- Ты вернул ей трусики? - спросила она его в тот вечер как бы между прочим, и на самом деле между прочим, поскольку говорили они совсем о других материях.

- Какие трусики?

- Я ложила тебе в дипломат.

- Не было там никаких трусиков.

Она подняла брови, открыла его кейс и изъяла из бокового кармана приятно шелестящий прозрачный пакетик.

- Верни. И пригласи ее к нам. В брюках. Скажи, что я мечтаю о таких же и хочу примерить.

Он не посчитал необходимым что-нибудь ответить.

А когда она ушла в ванную, почти без удивления отметил, что нижний ящик комода, куда она складывала все свои интимные вещи, закрыт на ключ.

Раньше она никогда его так не закрывала. В их семье не было прецедентов шастанья в не своих личных вещах.



Виктор тщательно вычистил кисточкой шлифкамеру, предварительно прикрыв колпачком объектив, - он чуть ли не фанатично следил за чистотой изобретенного и собранного им самим уникального аппарата. Уложил в кейс коробочку со световодом, бросил взгляд на боковой карман и ухмыльнулся про себя, - легкая на невольный помин Катька как раз направлялась в его сторону со своей коробкой.

Дождавшись момента, когда она, примостив ее на верхний ярус стеллажа, слезла со скамейки, он сказал:

- Кать, возьми - это тебе.

И положил на край стола сверкающий блестками оконного света пакетик.

Она, безусловно, сразу разобралась, что находится в пакетике, и не дотронулась до него, видимо ожидая какого-то подвоха.

- Ты это серьезно?

- Конечно. Я твои тебе, наверное, тогда слегка подпортил...

- Издеваешься?

- Да нет, что ты. Возьми. Совсем я не издеваюсь.

- И что потом?

- Ничего. Просто возьми и все. Это вроде как подарок...

Ее глаза смеялись, и ему стало страшно неловко. Черт его дернул на это мероприятие... Сейчас засмеет.

Но она не засмеяла. Взяла со стола пакетик и как бы с пренебрежительным любопытством вынула из него содержимое. Вместе с бумажным ярлычком, на котором английским, немецким и французским отпечатаны полагающиеся советы.

- Надо же. Точно такие же. Ты специалист по женскому белью?

- Это не я. Я в этом не разбираюсь. Это Ирка. Жена.

Она расширила от удивления глаза и недоуменно повела головой:

- Жена? При чем здесь жена?

Но в глазах у нее он прочитал и еще что-то, совершенно ему непонятное - какое-то столпотворение мыслей, разнополярных чувств, опасений и предположений. Столпотворение, постепенно оформившееся в достаточно ясную для него конечную мысль: стибрил, мол, паскуда шлифованная эженины трусы и теперь, мол, мне подсовываешь...

И бросила обжигающий руки подарок на стол, даже не заправив его в упаковку.

- Да ты что, Кать?! - испугался он. - Она сама именно для тебя их выбирала. Я то в этом ничего не смыслю.

Своих следующих слов она не знала. Смотрела на него, как на полоумного, шевеля краешками зрачков, словно кошка, изготовившаяся к прыжку.

- Она видела на вокзале.

- При чем здесь вокзал?

- Трусики твои видела сквозь брюки.

- Ну и что, что видела? Все видят. Ты что, все ей... рассказал?

- А что тут такого?

Она села, - нет, почти провалилась на скамейку.

- Издеваешься, да? - не то жалобно, не то зло, не то с какой-то непонятной тайной надеждой спросила она.

- Да нет, что ты. И в мыслях не было.

- Придурок, что ли?

- Почему придурок? Просто ей тоже понравились твои брюки. Понимаешь? Она тоже такие хочет. Хочет примерить сначала. Боится, что будет как-то не так выглядеть. Может, зайдешь к нам? Прямо сейчас. Или завтра. Увидишь, что у меня и в мыслях нет издеваться. Ты слишком нравишься мне, чтобы я себе такое позволил.

- И для этого нужно дарить трусы?

Она не верила теперь ни одному его слову. Встала со скамейки и пошла прочь, к своему рабочему месту, мимо опустевших столов уже успевших смыться по домам сотрудников лаборатории.

Он намерился было смять и выбросить в кейс злополучные трусы, как вдруг она повернулась и быстро устремилась на возвращение.

Сейчас врежет. Ей-Богу врежет. Ну и пусть. Давно пора. И он даже подставил ей левую щеку, чтобы потом подставить правую.

Но она не врезала. Опять не врезала. Схватила со стола подарок, сверкая не то злым, не то озорным вызовом в глазах и высказалась:

- Хорошо. Я приду. Завтра. Брюки одену на завтра и приду. В этих самых... подарочных. Ну что?

- Конечно. Спасибо. Извини, что я так... наговорил.

[Sarikov]

- Я из-за этих трусов только что чуть сквозь землю не провалился, - зло сказал он Ирине по возвращении домой. И рассказал все, как было, не утаивая ни единой мелочи. Но Ирка от его рассказа так расхохоталась, что вскоре и он успокоился. И смог нормально поесть.

- Господи, какой же ты у меня... неумеха, - то и дело продолжала посмеиваться над ним жена, и ему показалось, что она, наконец, полностью отошла от мучивших ее призраков.



На следующий день Решетилова и в самом деле пришла на работу в брюках, но коробка так и не понадобилась ей, и она за целый день так и не подошла к его столу ближе, чем на пять метров, и ни разу не прицелилась в него своим огнестрельным взглядом. И только в самом конце рабочего дня подошла и равнодушно, без лишних запятых осведомилась:

- Так ну что? Идем?

- Да. Я тоже уже.

- Тоже уже?

- В смысле закончил.

- Ну тогда пошли.

Их контора располагалась совсем недалеко от его дома, и он всегда ходил пешком, даже когда очень спешил, поскольку никакого удобного транспорта все равно не было.

- Мне называть тебя при ней на "вы" или как?

- Лучше на "ты", как и называешь. Она вообще не любит притворства.

- Хорошо. А ты не врешь, что она сейчас дома?

- Не вру.

Она шла независимой от него походкой, той самой, на которую обычно оглядывается большинство встречных прохожих мужской национальности. Изящную сумочку, накинутую тонким ремешком на плечо, она так же изящно придерживала рукой, а тонкие и длинные пальцы с коротко остриженными ногтями каким-то странным образом создавали впечатление почти детской невинности.

Только у самого дома ее походка вдруг изменилась, стала неуверенной, будто она забоялась споткнуться. А потом она и вовсе остановилась.

- Знаешь что. Я не пойду.

- Почему? Мы же уже совсем пришли. Вот мой дом.

- Не пойду. В другой раз.

Он стоял в полной растерянности, не зная, какие слова он теперь должен говорить.

- Ну хорошо. Я приду отдельно, - вдруг как бы согласилась она. - Через пятнадцать минут. Какой этаж?

- Шестой. Вон в том подъезде. Квартира семьдесят один.

- Ну иди.

А сама направилась на другую сторону улицы. Вернувшейся к ней роскошной походкой неотразимой девственницы.

Он понял, что сегодня ее уже не увидит. Ну и ладно. Вот только Ирка снова поднимет на смех.

Ирка на смех не подняла. Только спросила ехидно:

- Мне пойти привести ее самой?

- Как хочешь.

- Ну что ж, пойду.

- Куда?

- Она в кафе напротив.

Конечно. Она все видела из окна. И увидела небось больше, чем он с тротуара.

- Не надо. Она сказала, что сейчас придет. Может ей просто неудобно со мной.

- Есть будешь? Или, может, выпьем?

- Пожалуй, что выпьем.

- Я накрою. А ты пока проследи, когда она совсем уйдет. А то еще и вправду нагрянет.

Но он не стал этого делать. Еще чего.

А Ирка как бы стала себя успокаивать:

- Съездим в субботу в магазин, что на улице Гагарина. Я там вроде как такие видела. Там есть примерочная. Правда, обойдется гривен на тридцать дороже.

- Это мелочи. А можно и не покупать там. Только примериться, а купить потом на рынке.

- На рынке и примерю. Разденусь до трусов прямо в проходе и стану мерить, пока подходящие не выберу. И мужики советами помогут.

Они не успели досмеяться, как зазвонил звонок.

- Иди, открой. Это она. Только не пугай ее, ради Бога. Нет. Я сама пойду.

А он и не собирался вставать. Пусть сама и открывает.

- Катя? Здравствуйте. Заходите. Проходите, проходите, я не укушу. Вить! Катя пришла, проводи ее в комнату.

Пришлось подниматься и встречать гостью, - Ирка оставила ее ему на попечение, прошмыгнув на кухню.

- Пошли, не стесняйся, - взял он ее за руку и повел в большую комнату. Вместе с ее сумочкой. Только босоножки успела сбросить. - Давай, располагайся.

- Штаны снимать? - спросила она, и он вдруг понял, что она только что дербалызнула. То ли для храбрости, то ли для наглости. И запах в ее словах сразу ощутил. Запах коньяка он испокон своего века чувствовал, как кот валерьянку. Иринка, кстати, тоже.

- Потом. Куда спешить?

- У нас все из холодильника. Такая жара... - заговорила вошедшая с гостевым подносом Ирина. И сразу почувствовала, что нужно что-нибудь говорить, говорить...

- Детей отправили, в доме как пусто стало. Это наша комната, те две поменьше - Светланкина и Сережкина. Гостей мы всегда здесь принимаем. Так приятно, что Вы согласились зайти. Можно, мы на "ты" будем? На Витьку не обращайте внимания, он при гостях как сам в гостях. Иди, принеси остальное.

Он сразу вышел, предоставляя жене свободу слова. Но задерживаться на кухне не стал, - в Катькином взгляде сквозила плохо скрываемая агрессивность - совершенно ей не свойственная - и он понятия не имел, во что это может вылиться.

Когда он вернулся со вторым подносом, Ирина все еще упражнялась монологом, а гостья молча слушала ее. Потом вдруг выпалила:

- Ирина, это Вы надоумили его дарить мне трусы?

- Да, я, - опешила та.

- А Вы не боитесь таким образом его потерять?

- Нет. Не боюсь. Он не из тех, кого можно потерять.

- Разве он не сказал Вам, что я к нему неравнодушна?

- А ты неравнодушна?

- Да.

- А он?

- А это Вы у него спросите.

- Зачем? Мы сами все друг другу говорим. Без спрашиваний. Я знаю, что ты ему очень нравишься. С ним это впервые за все годы нашей совместной жизни. Что в этом плохого? Да и не удивляюсь я этому, глядя на тебя.

- Но почему именно трусы?

- Не знаю... Сама не знаю... Скажи что-нибудь, - повернулась она к мужу. - Что ты молчишь?

- Снимайте штаны. Меряйтесь. Или пошли отсюда.

Последние слова он направил в Катькину сторону, и та от неожиданности втянула голову в плечи.

- Не груби ей! - отрезала Ирина. - Сам иди!

И он вышел. Ушел на кухню, достал из холодильника запасную бутылку, открыл и глотнул прямо из горла. Свирепая жидкость обожгла пищевод, и ему сразу полегчало. Он сел и стал ждать, когда его гостья вылетит из комнаты. Или без лишнего шума выйдет в сопровождении хозяйки и потопает к выходу. Что-нибудь такое.

Вместо этого минут через десять-пятнадцать он услышал спокойный зов жены:

- Вить, иди сюда на минутку.

Она стояла перед трюмо, разглядывая себя то в фас, то в профиль.

- Ну как? - смущенно улыбаясь, осведомилась у него. - Идут? Катя говорит, что хорошо. И мне вроде нравится. Я в них совсем как девчонка.

Катька сидела в одной блузке и злополучных трусиках, тесно прижав друг к дружке тонкие коленки.

- Ты не думаешь извиниться? - намекнула как бы между прочим Иринка.

- Прости, Катя.

- Катенька, - поправила его Иринка.

- Катенька, - согласился он.

А Катенька смотрела на него странным, непонятным ему взглядом и молчала.

- Ну что ты молчишь, Вить?

- Я не молчу. Любуюсь.

- Правда? - искренне обрадовалась Ирина. - Нравится? Слышь, Катя, ему тоже нравится. В эту же субботу идем брать. А я их тебе не растянула? Вить, успокой ее, она меня не очень слушается.

И стала стягивать брюки, обнажая голую попу. На ней были такие же трусики, как и на Катьке.

- Давайте немного выпьем, - вышел из положения Виктор, не понимающий, как он должен успокаивать Катьку в присутствии жены.

- А ты уже, небось, приложился?

- Немножко.

- Так там же водка. Что же ты вино себе теперь льешь?

- Оно сухое.

- Какая разница? Не смешивай, а то нам придется тебя откачивать. Я сейчас.

Она положила на банкетку аккуратно расправленные брюки и шмыгнула к кухне. Катька опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом:

- Извини, Витя. Я сама не знаю, как такое наговорила...

- Кать, ты что будешь? - спросила уже прилетевшая Ирка, держа в руках начатую Виктором бутылку.

- Пожалуй, немножко водки. У меня от вина голова потом болит.

- Это сигнал о том, что она все еще на плечах, - неуклюже сострил Виктор. - Давайте за мир. Во всем мире. И в нашем, в частности.

- Ты так и не переоделся с работы, - укоризненно заметила Ирка, когда они приступили к закуске. - Хоть рубашку сними. Мы почти голые сидим и то жарко. Сходи в душ, мы пока на женские темы поговорим.

Он так и сделал. Ощущение неловкости все еще не покидало его. Зато холодный душ с апельсиновым мылом быстро смыл с него стеснительность, и он вернулся к ним в одних шортах на босую ногу.

- Мы тебя не дождались, еще по одной выпробовали.

И обе от этих слов захихикали, будто на самом деле выпробовали по три или четыре.

- Ой, и мне туда пора, - продолжая хихикать, встала со своего места Катька и быстро потопала в туалет.

- Хорошенькая она, правда? А ты как истукан. Чего ты ее не обнимешь? Или это я должна, по-твоему, все успевать?

- А ты ревновать не будешь?

- Конечно буду. Ну и что?

- Тогда обниму.

- Только не обидь.

Катька тоже вернулась влажная и пахнущая апельсиновым мылом.

- Ну у вас и ванна... - восхищенно отметила она. - И смеситель забойный. Где вы такой откопали?

- Витька из Киева привез. Так, теперь моя очередь. Я уже еле сижу.

И Ирка смылась.

Осмелевший Виктор прогладил еще не просохшее Катькино бедро, когда та пробиралась мимо него к своему креслу.

- Не трогай меня, - оттолкнула она его руку, но без злости, скорее даже кокетливо. А когда уселась, лукаво улыбнулась:

- Узнаешь трусики?

- Узнаю, - сокрушенно вздохнул он, - я их теперь всю жизнь помнить буду.

А она весело засмеялась.

- Ничего не будешь. Мне очень нравится твоя жена. Я хотела бы иметь такую подругу. Ты меня понял?

- Не знаю. В каком смысле?

Она засмеялась еще веселее.

- Я не лесбиянка. В самом прямом. С нею очень легко. Я тебе завидую.

- Да. Я тоже. Мы очень любим друг друга.

- Зачем же тогда ко мне... влез?

Она вовсе не укоряла его. Совсем наоборот. Игриво закусила нижнюю губу и посмотрела из-под бровей самым лукавым вариантом своего взгляда.

Он пожал плечами:

- Само собой произошло.

- Оба раза?

- Оба раза.

- А сейчас?

- Что сейчас?

- Не хочется?

- Хочется.

- Попробуй.

[Sarikov]

Может быть она так пошутила, чтобы назло ему раззадорить его. Но ему-то уже было не до шуток. Он мгновенно встал со своего места и, пока она пыталась сообразить, что именно он собирается делать, опустился перед нею на колени, подтянул к себе за попку, раздвигая одновременно ее малоспособные к сопротивлению ноги, подтянул до самого края сидения, так, что голова соскользнула по спинке вниз и она оказалась в полулежачем положении с широко расставленными ногами и выпяченным вперед треугольником трусиков. Она попыталась оттолкнуть его голову руками, но силы были явно неравными, и он прильнул губами к тонкой ткани, ощущая под нею раскрывшуюся выемку. Она все еще продолжала молчаливые отталкивания, но они еще больше раззадорили его, и он оттянул трусики в сторону и впился в горячую обнаженную женскую плоть, расшевеливая ее дрожащим от возбуждения языком и соскальзывая все ниже и ниже, к открывающемуся навстречу ему отверстию.

- Не надо, Витенька... Зачем?.. Зачем?.. - стала задыхаться собственным шепотом она. - Ира, Ира сейчас вернется... Оставь меня. Потом... потом... Я обещаю, слышишь? Обещаю... Только не сейчас... Ира же здесь, Витенька... Я боюсь... Господи, я сейчас пропаду от стыда...

В этот момент он услышал характерный скрип туалетной двери - это значит, что Ирка уже вышла, и Катька тоже услышала и вся задергалась, пытаясь вырваться из его тисков, а он почти полностью потерял способность соображать и все лез, лез к ее мягкой и горячей плоти, пока она не стукнула его по голове с достаточной силой, чтобы вернуть к действительности. Он отстранился, дав ей возможность приподняться и соединить коленки, она попятилась вместе с ногами в угол кресла и сжалась там в дрожащий комок...

Ирка предупредительно не спешила заходить в комнату, еще и загремела какой-то посудой на кухне, так что он успел не спеша подняться с колен и вернуться на свое место, вытирая мокрые губы дрожащей ладонью.

Когда Ирка, наконец, вошла, он жадно пил уже успевшую нагреться минералку, а Катька все так же сидела в углу кресла, поджав ноги под попку и склонив колени набок.

- Ой, я, кажется, помешала, - суетливо заизвинялась Ирка, поворачивая назад.

- Нет, нет, не выходи, останься Ира! Иди сюда, сядь. Не оставляй нас одних!

Ирка в нерешительности остановилась, пытаясь догадаться, что и как произошло в ее короткое отсутствие, потом пошла к Катьке, примостилась на краешек кресла и обняла за плечи.

- Ты опять ей грубишь... А убеждал, что она тебе очень нравится... Разве так можно?

Словно ободренная ее словами, а может быть тоном, которым они были произнесены, Катька вдруг прильнула к ней и спрятала свою голову на ее плече.

Ирина тяжело вздохнула и уставилась в одну точку, выступившую на полу где-то рядом с комодом. Потом вдруг виновато опустила глаза и прошептала:

- Прости, Катенька. И его, и меня тоже. Глупые мы оба. А я вообще дура. Так вдруг захотелось настоящей ревности в себе почувствовать. Успокойся немного, и мы проводим тебя домой. Я не думала, что будет так... некрасиво. Хотела сделать вам обоим приятно. Знала, что он тебя очень захотел. И что ты... тоже к нему небезразлична. Только ведь он насквозь пропитался мною, сам с места не сдвинется, чтобы... Так я думала. Вот такая я дура... Все вам испортила...

Встала и пошла прочь из комнаты, на ходу бросив мужу:

- Прикрой ее чем-нибудь, она вся дрожит. И не задевай больше, только хуже сделаешь.

Не сделаю, - возразил он ей и сам себе, шевеля одной только подъязычной костью. Сорвал с постели покрывало, сложил его аккуратно и положил на тумбочку. Потом подошел к Катьке, молча подхватил ее под спину и коленки, легко поднял и понес к кровати. Осторожно уложил на спину, поправил подушку под ее головой и одним движением стянул с себя шорты вместе с плавками. Она с изумлением уставилась на его обнаженный кочан...

Не давая ей опомниться, он стянул с нее сначала блузку через голову, затем трусики через ноги и лег на нее, не позволяя ей сделать ни одного сопротивительного движения.

Вошел он в нее удивительно легко, - с первого же движения она его пропустила в себя, будто смазанная маслом, хотя ее влагалище показалось ему таким узким, что он даже испугался, что оно разорвется. Она слегка вскрикнула, не то от страха, не то от боли, не то от удовольствия, не то от всего этого и еще чего-то одновременно. И совсем не сопротивлялась, только пыталась пятиться попкой по простыни, пока он в нее втискивался. А потом они оба застыли, слушая дыхание друг друга.

У нее была совсем небольшая и очень мягкая грудь с маленькими, почти мужскими сосками. Белые треугольнички, свободные от загара, выдавали вызывающе чрезмерную откровенность ее пляжного лифчика. Темно-зеленые радужки глаз прыгали из стороны в сторону, сопровождая бегающий туда-сюда по его лицу не то испуганный, не то благодарный, не то всепобеждающий взгляд. И он не мог понять, то ли она радовалась победе, то ли страшилась наказания, то ли наслаждалась своею беспомощностью. Ее руки он крепко держал за запястья, прижав их к подушке у нее за головой. Попкой он не позволял ей даже пошевелиться, буквально припечатав ее в постель. И в стороны сдвинуться она никак не смогла бы, даже если бы попыталась - всаженный в нее столб держал ее безукоризненно надежно.

- Вить, я не могу пошевелиться, - жалобно прошептала она. - Отпусти меня, я уже все... пусть смотрит... я буду тебе послушной, делай со мной, что хочешь, хоть прямо при ней. Я хочу обнять тебя, отпусти.

И она обняла его за плечи вдруг такими удивительно длинными руками, что ему показалось, что это он их нечаянно вытянул до неузнаваемости. А сам переместил свои руки под ее мягкие ягодицы и стал двигать их себе навстречу, в такт собственным, то учащающимся, то почти замирающим движениям...

Они провели в одной и той же позе минут двадцать, и Ирина не потревожила их ни своим появлением, ни единым звуком присутствия в доме. И он безнаказанно наслаждался ощущением совершенно незнакомого ему тела, такого непохожего на Иринкино, Светланкино, Елены Андреевны...

На высоте одного из бешеных порывов он чуть было не спустил прямо в нее, сказал ей, что он уже не выдерживает, но она сообщила, что сегодня в нее нельзя, можно будет только через два дня, не раньше, что она обязательно придет к нему для этого куда угодно, куда он скажет, хоть прямо в лаборатории даст ему, чтобы взять в себя его сок, а сейчас, если он хочет, она может взять губами, лишь бы ему стало хорошо. Она и в самом деле попыталась взять губами, но для ее маленького ротика он оказался настолько негабаритным, что у нее глаза начали вылезать из орбит еще до того, как во рту скрылась головка и он побоялся порвать ей губы, хотя она показывала всем своим видом, что готова терпеть, пока он не влезет до самого пищевода. И на живот не стал выливать, ему удалось как-то успокоить свою мошонку, оставить на потом, поскольку после оргазма он всегда расслабляется почти на полчаса, а именно этого ему меньше всего хотелось.

Так получился короткий перерыв, и он раздвинул ей ноги, чтобы посмотреть, как выглядит ее приемная с близи, и удивился увиденной картине. Ее непривычно короткая щель, которая на самом деле была не щелью, а скорее небольшой лощинкой, напоминающей по своим наружным очертаниям падающую каплю, оказалась ни на миллиметр не прикрытой дужками наружных губ, - таковые почти отсутствовали и только слегка намечались у верхней ямки, отчего вся ее женская прелесть оставалась обнаженной и казалась совершенно беззащитной. Изящные веси внутренних губок спускались с коротенькой почки шалашиком и окаймляли собою совсем неглубокое, почти округлое преддверие с зияющим в его нижнем сегменте устьем влагалища. Нежные лепестки лишь частично прикрывали преддверие, и он даже специально подправил их, чтобы убедиться, что хоть вход во влагалище они все-таки способны собою прикрыть.

Нежность розовой кожи казалась просто прелестной, но как же можно содержать ее без защиты? Он чуть было не спросил ее об этом, но вовремя осекся, побоявшись показаться невежественным в науке о женском организме.

Потом он приподнял ее, легкую, почти бесплотную, встал с постели на пол и насадил ее, словно на деревянный вертел, и она испугалась, что он вдруг сейчас же начнет раскручивать ее на нем, как пропеллер, но у него и в мыслях не было ее раскручивать, он просто держал ее, как на вешалке, а она таращила на него глаза с ужасом и восторгом, не понимая, как это у него получается выдерживать ее вес, и как бы страшась сломать его своим лобком, упруго навесившимся на самый корень твердого причастия. И только тогда, когда он уселся на край кровати, она успокоилась, с облегчением почувствовав под ягодицами его бедра.

- Ира, - охрипшим голосом позвал он, - Иринка!

Она появилась в дверях через пару десятков секунд с таким видом, будто в чем-то перед ними была виновата и теперь не смела переступить порог без их разрешения.

- Иди сюда, Ира. Посмотри на нее. Потрогай.

Его слова видимо обескуражили ее, тем не менее, она медленно приблизилась к кровати и села на ее краешек. Она все еще была в одних трусиках и трикотажной майке, плотно облегающей ее тело и особенно грудь, с торчащими как колышки сосками. Катька вжалась всем телом в Виктора и спрятала голову за его плечо, словно ожидая, что его жена вот-вот станет царапать ее кожу.

- Она совсем не такая как ты, - сказал Виктор, - совсем непохожая...

- Лучше, да? - опасливо произнесла Ирка.

- Нет. Другая. Совсем другая. Потрогай ее грудь.

Ирка с удивлением посмотрела ему в глаза и отрицательно покачала головой.

- Потрогай, какая она мягкая. Попку попробуй. Чего ты боишься?

- Зачем, Витя?

- Ну чтобы ты знала, какая она.

- Я и так вижу.

- Я тоже видел. Но ведь я видел совсем не так.

- Витя, что ты от меня хочешь?

- Не знаю. Мне так сладко, что я не могу молчать.

- У тебя же на руках Катя. Разве она тебя не слышит?

Он с удивлением перевел глаза со своей жены на Катькину спину и снова на жену, будто говоря: при чем тут Катя? О чем я с нею могу не уметь молчать?

В самом деле, при чем тут Катя?

- Слышит, конечно... Она хорошая, правда. Но у нее все не так, как у тебя. Смотри.

И он поднялся вместе с Катькой, поддерживая ее за ягодицы, чтобы она не соскочила с завеса, развернулся и уложил ее на край кровати ногами вверх. Ирка оказалась сидящей совсем рядом, и Катькина левая нога легла на ее плечо.

- Смотри.

Он сделал несколько медленных движений на всю стволовую длину, а Ирка и в самом деле вцепилась глазами в область соития и даже поджала ближе к своему телу ее ногу, видимо тоже ничего уже не соображая в своих действиях. В Катькиной промежности было одно только голое отверстие с гладким кожными краями, почти без намека на наличие продольной щели и больших половых губ, только в самом верху при обратном движении выскальзывал наружу кончик клитора, а по бокам показывались краешки нимф.

Голое отверстие в коже со вставленным в него стволом.

- Он просто слишком велик для нее... - испуганно прошептала Ирка.

- Не знаю, - так же шепотом ответил он. - Она же приняла, очень легко приняла, значит не слишком. И мне так приятно, что вынимать не хочется.

- Правда? - вдруг послышался где-то вдалеке от них Катькин шепот.

Он тут же словно забыл об Ирке, снова вошел до корня, улегся на ее живот, упершись ногами в пол, и стал лобызать ее щеки, губы и уши, приговаривая:

- Правда, Катенька, правда, милая...

Босые ноги скользили по полу, и он неуклюже то слегка сползал, то снова поднимался на нее. А Ирина как загипнотизированная смотрела на его ритмично напрягающиеся ягодицы и ее ритмично качающиеся ноги...

Чтобы избежать сползаний, он поднялся на руках и плотно уперся ногами в пол, продолжая качать ее тело, закрыв глаза и как бы замкнувшись на собственных ощущениях.

А Катька впервые вдруг повернула голову к Ирине. На какую то секунду та почувствовала в ее взгляде торжество победительницы, но эта секунда острой иглой вонзилась в Иринкино сердце и стала больно укалывать на каждом его толчке. Катька сразу это ощутила, взгляд ее мгновенно изменился на виноватый, а уголки глаз даже заблестели от влаги. Она просила у нее прощения...

- Такое ощущение... - полузадыхаясь зашептал Виктор, - что у меня это вообще впервые... что ты первая в моей жизни женщина...

Катька вытаращила глаза, приподняла голову и почти истерически прокричала:

- Не смей так говорить при Ирине! Не смей, слышишь!!!

И со всего размаху влепила ему такую хлесткую пощечину, что у Ирки от испуга чуть не отвалилась челюсть, и она как бы бросилась поддерживать ее руками.

Ну вот. Таки врезала. Наконец-то. Дождался.

Затрусил-замотал по сторонам головой, сбрасывая со щеки остатки удара, и затем с удивлением и непониманием уставился на Катьку.

- Что случилось?

Он и в самом деле не понимал, что он такого сказал.

- Не знаю, - растерянно пробормотала та, будто только как очнулась.

[Sarikov]

А он взял и рассмеялся. Просто взял и захохотал, вдруг вспоминая, как он несколько раз готовился к ее неминуемой пощечине, а она нанесла ее в самый неожиданный для него момент.

От его смеха нервно задергалась и Катька, а потом и Ирина, и они стали непонятно почему хохотать все втроем, в один голос, перехохатывая друг друга.

Потом Катька все-таки спросила, почему они на самом деле все смеются, и Виктор рассказал почему, и они снова стали хохотать, то в один, то в два, то во все три голоса.

Его расслабившийся парень самопроизвольно выскочил из Катьки еще в начале смеха и теперь болтался в висячем положении, и когда Катька увидела это убожество, она снова изумилась:

- Ир, так он же у него почти нормальный...

А когда они, наконец, устали смеяться, она вдруг совсем серьезно и строго повторила Виктору:

- И все-таки не смей. Никогда не смей.

- Так она же не обиделась... - попытался оправдываться тот, уже понявший, за что получил пощечину.

- Не обманывай себя. Счастливее будешь.

Как они любят поучать мужиков. Пирожным их не корми...

А Катька уже и забыла о нем. Стянула с Ирки майку, завалила на кровать, уселась верхом на живот:

- Не бойтесь, я не лесбиянка. Но полюбоваться и мне хочется.

А Ирке вроде бы как и понравилось. Разбросала руки в стороны и наблюдает из-под ресниц, как та ее груди гладит и на ощупь пробует.

- А ты сильно ревновала, когда он меня трахал?

Ирка ответила не сразу.

- Не так, как ожидала. А ты хоть кончила?

- Я не умею. А ты умеешь?

- Да.

- Научи меня.

- Научу.

- А что нужно делать?

- Сильно хотеть. Ну и мышцы тренировать.

- Я хочу сильно. А все равно не получается. У меня вообще обычно там сухо.

- И на Виктора?

- На Виктора было мокро. Прямо текло.

- Значит получится. Только на него?

- Нет. Еще на одного. А на остальных сухо. Ты знаешь, у меня в жизни не было ни одной подруги, на которую я могла бы так бесстыдно усесться. А ты еще нам разрешишь?

- Да.

- И не будет сердце болеть?

- Вите же приятно. А я это чувствую. У меня у самой тогда все внутри щемит от удовольствия.

- Правда? Я никогда о таком не слышала. А я бы, наверное, не смогла. Знаешь, у меня был парень, да он и сейчас почти что есть - как раз тот, на которого у меня бывает мокро, так он все время хотел, чтобы с кем-нибудь вдвоем на меня одну, по очереди или как-нибудь еще, а я ни за что не соглашалась. Он как назовет кого-нибудь, так меня аж воротит. И сразу сухо становится, даже на него. Хорошо, говорит, давай тогда найди нам подругу. Так я ему сразу по физиономии ка-а-к заехала. Он аж упал. Три месяца не встречались. А потом подумала: интересно, а если бы я и в самом деле при нем другому дала, что потом было бы? Бросил бы или наоборот?

- А сейчас как ты с ним?

- Он считает, что я никуда не годная. Ничего не умею и плохо хочу. Я и в самом деле стала его хуже хотеть. Хотя он мне очень нравится. Не только в этом смысле, вообще, как человек. Чистый такой. Мягкий. Умный очень, почти как твой Виктор. Детей любит. Зарабатывает неплохо. И что интересно, совсем не гулящий. Я сама не пойму, чего это его на групповуху тянет. Виктор, кстати, его видел пару раз. Даже разговаривал.

- А как получилось, что тебе понравился Виктор?

- А он, гад, на меня внимания не обращал. Я и так, и этак, чуть не голую задницу ему под нос сую, а он ноль внимания. Со мною никто себя так не вел. А потом однажды увидела с ним тебя. Как вы прямо на улице целовались. Вот, думаю, гад, инфантильным прикидывается. А оказалось, что ты его жена. Ну, думаю, если такая женщина с ним живет, значит, точно что-то в нем такое есть. И стала мокреть при одной мысли о нем. Вот так. Слушай, может это я на тебя мокрею? Смотри, опять...

И они расхохотались, как малые девчата.

Этот их обоюдный параллелепипедный взгляд на чуть приподнявшуюся над Иркиным животом Катькину промежность, подействовал на Виктора, развалившегося в полуметре от них, крепче конского возбудителя. Он даже почувствовал хлопок головки по своему волосистому подпупью, так оттянулся вдруг его освирепевший жеребец.

Раз так, значит пора.

Голая Катькина попка, примостившаяся у Ирки над самым лобком, показалась ему чуть приподнятой из-за того, что колени ее были широко расставлены, а сама она наклонилась к Ирине, упираясь в постель прямыми, слегка ротированными кнаружи руками. Точно, что лыжный трамплин, - глядя на ее выгнувшуюся спину, подумал Виктор. У самого Иркиного лобка щель между ягодицами разошлась, и на Иринкиных трусиках покоилось широкое и выпуклое Катькино межножье, и даже отдельные темные волосинки были видны, хотя ее кучерявая растительность почти целиком располагалась на верхнем этаже промежности. Можно было только слегка прижать Катькину талию к Иркиной и тогда ее приоткрытое преддверие расположилось бы так, что он вполне мог бы удобно примоститься и легко войти в него, уложив мошонку на необычно высоко выпятившиеся Иринкины чечевички. Трусики так плотно натянулись над ними, что глубоко врезались в расщелину, а внизу были совершенно мокрыми, и даже на простыни под нею он заметил влажные пятнышки...

Они там продолжали о чем-то шептаться, а Виктор даже растерялся, не зная, в какую первую воткнуть, в Катькину, все еще почти незнакомую, чем-то загадочную, непривычную, неизведанную, или в Иринкину, родную и близкую, тысячи раз опробованную, изученную им до мельчайшей крапинки, до самого незаметного подергивания мышц.

И в этот момент он вдруг как никогда ясно почувствовал, что вовсе она им не изведана, совсем еще не изведана, что она в бесконечное число раз загадочнее Катькиной, любой другой вообще, что он все еще не дознался в ней чего-то самого главного, самого таинственного...

Он буквально онемел от внезапно пришедшей к нему мысли, показавшейся ему такой бездонно глубокой истиной, глубже которой для него просто не может существовать. Что вся его жизнь, все поступки, действия и бездействия, весь он целиком, со всеми мыслями, эмоциями и желаниями, появился, существовал, существует, и будет существовать только ради нее, этой не имеющей приличного названия божественной сущности, которая обеспечивает ему его бессмертие... в детях, внуках, правнуках и дальше, дальше...

Орган бессмертия... Вечного продолжения его жизни...

Орган бессмертия...

Он даже на какое-то время забыл о том, что намеревался что-то куда-то воткнуть. Пока не увидел, как приподнялась Катькина попка, а под нею появилась Иринкина рука, спускающая трусики до лобка, чтобы продемонстрировать Катьке свою волосистость, а потом и Катькина рука, тоже пробующая на ощупь то свои, то Иринкины волосинки. Они сравнивали их на жесткость, хихикая и что-то шепотом обсуждая, совсем как бы забыв о его присутствии. А потом Катькина темная и жестковатая шевелюра снова опустилась и легла на Иринкину, светлую и мягкую... И ее отверстие приподнялось и чуть приблизилось к нему.

А что, как если и из него вылезет его ребеночек? Опять его жизнь... еще одна ветвь его бессмертия...

Он взялся руками за ее ягодицы, большими пальцами подхватив их у самой промежности, и чуть приподнял и раздвинул их. Какая же она беззащитная... Прямо перед ним выставилось поблескивающее от влаги и слегка зияющее отверстие, необычно доступное и опьяняюще привлекательное. Он не выдержал, и на несколько мгновений прикоснулся к нему губами. Катька вздрогнула, но не отстранилась ни на сантиметр.

- Катя, слышишь, - сказал он, снова подняв голову, - а ты хочешь ребенка?

- Да. Очень, - ответила она сразу, не поворачивая к нему головы. А из-под левой груди тут же показался ее угрожающий кулачок. - Только не от тебя, понял?

- Себя я в виду не имел.

И натянул ее одним решительным движением, сразу проникнув до самой матки. Она вскрикнула и упала грудью на грудь Ирины. А потом закачалась на ней под его толчками, все время охая глубокими выдохами прямо в ее шею. А Иринка взяла и обняла ее обеими руками за спину и стала гладить своими ладонями. Он ощущал, как его мошонка двигалась по ее лобку, сначала по ткани трусиков, потом по ее волосам, потом по гладкому животу, потому что от его толчков Катька отодвигалась все дальше, вперед, к Иринкиному лицу. И он увидел, как она стала целовать его Иринку в щеки, нос, губы, и как его Иринка вдруг ответила ей своими губами.

А он все толкал и толкал, перемещаясь коленями вдоль Иркиного тела. Катькины ноги уже лежали на Иркиной груди, а ее руки переместились с Катьки на его ягодицы, судорожно мяли их и влекли ближе, еще ближе к лицу. Потом Катька чуть свела ноги, чтобы слегка приподняться, потому что уткнулась лобком в ее подбородок, а он продолжал яростные толчки, стуча мошонкой по Иркиному подбородку, а потом и по губам... И сразу застыл, почувствовав их мягкий щипок, стал медленно качать на себе Катьку, натягивая и потом снимая ее со ствола по самую головку. От Иринкиных поцелуев его мошонка напряглась, сжалась так, что она чуть ли не всю ее поместила себе в рот, но, почувствовав, как задрожало все его половое естество, тут же отпустила и стала водить кончиком языка по свободной от Катьки поверхности его сумасшедше напряженного тыловища, а та насаживалась и насаживалась, и Иринкин язык перескакивал не ее лобок, там ничего больше не было, кроме ее лобка, потому что все ушло внутрь, остался только бублик, туго натягивающийся на ствол. Она лизала, словно сучка, Катькин лобок, пока не почувствовала языком освобождающийся на обратном движении бугорок клитора, и тогда стала обсасывать и его, а Катька как закричала: а-а-а-а, а-а-а-а, ой, ой...

Он столкнул ее с себя вперед, на лежащую там подушку, чтобы увидеть Иркино лицо, а та смотрела на него с открытым ртом и, почти задыхаясь, шептала:

- Родной мой... я больше не могу... у меня там все щемит... зайди... зайди-и-и...

И он как сумасшедший бросился рвать ее трусики, а они не рвались, и он стянул их через поднятые ею ноги, она их потом так широко расставила, что стало видным ее мокрое отверстие, и впустила его так, будто сама в себя засосала, и он предался самозабвенному действу с таким наслаждением, будто не делал этого с нею невыносимо долгие месяцы.

Она лежала перед ним невозможно прекрасная, ни с кем и ни с чем не сравнимая.

Хранительница его вечности.

Одуревшая от восторга Катька вытянула шею, глядя на ее огнедышащий живот, видимо не понимая, что же такое там внутри у нее творится. Она и сама вся дрожала, все еще находясь во власти пьянительного ощущения, неожиданно прерванного не по ее инициативе и, казалось, готова была броситься к ним, чтобы они еще хоть что-нибудь с нею сделали.

[Sarikov]

И тогда он, сам не зная зачем, протянул ей руку.

Она схватилась за нее обеими ладонями, сжала и потопала коленями вперед, прямо на Ирку, споткнувшись об ее плечи и падая ей на живот.

События почему-то сами становятся такими, какими становятся.

Буквально через пару десятков секунд из Ирки хлынула накопившаяся в ней горячая жидкость, чуть ли не струями выбрызгиваясь вдоль его вздувшихся вен, прямо перед шарообразными Катькиными глазами. Потом он увидел Иркины руки, лихорадочно обхватившие нависшие над ее лицом Катькины ягодицы и крепко сжимающие их в такт своим судорожным тонезмам. А он не спешил спускать, ожидая, когда она полностью освободиться, чтобы затем, взамен выпущенной, наполнить ее своей жидкостью...

А потом Катька вдруг как-то странно стала приподниматься, раскорячиваясь, словно лягушонок, глядя на Виктора неестественно косящимися внутрь глазами и что-то нечленораздельное вышевеливая своими губами. А когда, наконец, приняла почти вертикальное положение, сузила недоуменные глаза на свой собственный живот, то вздувающийся, то втягивающийся волнами, опускающимися к лобку...

- А-а-а-а-а, - вдруг издала она истошный вопль, закатив глаза, запрокинув голову к потолку, сжав кулачки согнувшихся в локтях рук и насаживаясь на Иринкин открытый донельзя рот...

- И-и-и-и-и, - повторила она все то же еще раз...

И еще... И еще...

А по длинной Иринкиной шее прокатывались судорожные глотки и по щекам текли обильные потеки того, что не попало ей между губ...

Он уже кончил, обильно и мощно, как всегда поощряемый ее мягкими, прощальными пожатиями, от самого устья, а потом до самой своей глубины, а Катька все продолжала тужиться, виновато и, в то же время, изумленно глядя прямо ему в глаза.

Они лежали потом с женой в полуметре друг от друга, лицами вверх, с разбросанными по сторонам ногами, скрестив ладони рук, ее правой, его левой, расслабленные и как бы отрешенные от действительности, а Катька все сновала между ними на коленях, целуя куда посмотрят глаза то его, то ее, и непрерывно что-то шепча, словно помешанная.

Они проводили ее через полтора часа, потому что в одиннадцать ей должна звонить мама, она звонит ей в это время почти каждый день и умрет от волнения, если не услышит ее ответный голос.

Расставаясь, она не скрывала от них радости за совершенное ею неожиданное открытие самой себя...



На следующий день она ничем не продемонстрировала исключительности вчерашнего дня и лишь однажды стрельнула в него многозначительным взглядом, сообщая ему, что она все помнит и что вообще она вся довольная, как поросенок.

А перед самым уходом, уже с перекинутой через плечо сумочкой, она все-таки подошла к его столу и, отпустив лукаво зажатую в зубах нижнюю губу, сказала:

- Приходите ко мне в субботу, а? Только вместе.

Он как бы задумался, но она поняла его запинку по-своему и поспешила добавить:

- Нет, только ко мне. Я ведь у вас уже была. Уговори, а?

Он пообещал попробовать и она, помахав пальчиками и улыбнувшись на прощанье, запорхала юбочкой к выходу.



Брюки они Ирине таки купили, и точно такого же светло-кремового цвета, как у Катьки, и она потом долго ходила в них по дому, то и дело вертясь перед зеркалом, но в гости решила не одевать, - вдруг там соседи подумают, что она Катькины натянула.

Решение согласиться на приглашение пришло далеко не сразу, они то вдвоем, то порознь осмысливали происшедшее с ними в тот удивительный вечер, то сомневались, то соглашались, порознь или вдвоем, вдвоем или порознь. Пока, наконец, не решились. Договорившись предварительно, как они будут теперь с нею себя вести.

В самом деле, им необходимо было еще раз встретиться всем вместе. Кое в чем объясниться, расставить все знаки препинания на будущее, ведь ему с Катькой еще работать в одном помещении неизвестно сколько. Что-то они согласились разрешить себе, что-то Катьке. В разумных на их взгляд пределах, хотя он не без подколки намекал жене, что она еще должна вернуть Катьке сдачу...

В общем, были аргументы. Но было и еще что-то, что притягивало их к этой субботе и чего они не могли вразумительно сообщить друг другу. Может быть, ощущение некой незавершенности случившегося, может непонятости чего-то, то ли в собственных себе, то ли друг в друге, может еще что-то, им не известное, но поселившееся откуда ни возьмись в их душе.

Катя жила в двухкомнатной хрущевке на четвертом этаже вместе с родителями, уехавшими на три недели в дом отдыха. Она встретила их весьма сдержанно, даже с некоторой смущенностью и виноватостью, будто вот, наконец, пришла в себя и теперь ей немножко стыдно за то, что она вот так ворвалась в их жизнь. Она и не думала бросаться им на шею, хотя три дня назад при расставании еле сдерживалась от этого на улице.

Комнаты в квартире были раздельные, распашонкой, по обе стороны от кухни и санузла. Она сразу провела их в свою, уютно обставленную и оформленную разными настенными безделушками.

Как и положено, сразу выставила на мобильный столик угощение, с двумя, покрытыми холодной росой, бутылками.

Какое-то время они вели индифферентный разговор, - минут, наверное, десять или пятнадцать, - Катька предложила по чуть-чуть и он уже стал открывать бутылку, когда в дверь вдруг снова позвонили и Катька сказала:

- Я сейчас.

Она вернулась в сопровождении очкарика, Виктор сразу узнал в нем тезку из титановой конторы, для которой он месяца три назад отшлифовывал штуфы неизвестной ему породы. Парень ему тогда очень понравился, хотя общались они в общей сложности минут двадцать, не больше, суть задачи объяснял очень толково, видно, что работу свою любил, а к фроловскому шлифаппарату сразу проявил небывалый интерес, мгновенно сообразив, с чем и с кем имеет дело. Ему было лет двадцать восемь-тридцать, избытком аппетита он по-видимому не страдал, к спорту если и имел привязанность, то разве что к шахматам. Если начнет бузить, - показал он взглядом жене, - я его быстро успокою, прежде чем мы отсюда уйдем.

- Тоже Витя, - представила Катька как бы неожиданного пришельца, хотя и Виктор, и его жена сразу ощутили или, по меньшей мере, вычислили ее неискренность. - А это Ирина, жена Виктора. С Виктором ты знаком.

Что касается очкарика, то для того чужое присутствие явно оказалось значительно более неожиданным, чем для них его. Он почувствовал себя крайне неуютно, даже сделал вид, что он только на минутку и сейчас уйдет. Его неловкость даже усилилась, когда Катька усадила его за столик рядом с собой.

А он все-таки довольно симпатичный, - вдруг пришло Виктору в голову оценить очкарика как бы Иркиными глазами. - Очень даже.

Напряжение слегка спало, когда они опрокинули по рюмке и отметились несколькими дежурными шутками по поводу Катерининых безделушек. А после второй мужчины заговорили о работе, и с очкарика неловкость как рукой сняло.

Катька поняла, что Виктор с женой сразу ее вычислили и стала чуть ли не неистово обхаживать их, чтобы сгладить свою вину и не дай бог не спугнуть в своей, пока не совсем ясной для них, игре. Неужели она всерьез считала, что они согласятся на ее фантазии?

Тем не менее, благодаря стараниям Катьки, господина Немироффа и еще какого-то молдавского предприятия, заседание постепенно перешло в русло обычной веселой вечеринки, свободной от излишней скромности и закомплексованности; шутки и остроты стали приобретать сначала слегка неприличный, а затем откровенно сексуальный характер, Катька совсем перестала следить за своими коленями и полами своего короткого халатика, то и дело сверкая белым треугольничком трусиков, и даже Ирка пару раз влезла себе под кофточку и по домашнему, но с явно преднамеренным изяществом, подправила грудь, будто что-то ей туда постороннее попало.

Пришла очередь магнитофона, - полились медленные мелодии, одна в одну, явно заранее подобранные в одну кассету. Они танцевали, тесно прижимаясь друг к дружке, то меняясь парами, то в обнимку все вместе, стали даже демонстративно поцеловывать партнеров, то в щечки, то в губки, - ага, мол, смотрите пожалуйста, какие мы независимые.

А потом музыка вдруг прекратилась. Откуда ни возьмись наступила общая выжидательно-молчаливая пауза, - две обнявшиеся пары как бы застыли в ожидании неизвестности. И тогда Катька, выпорхнув из рук Виктора, метнулась к дивану, ловким движением раздвинула и набросила на него простынь, вдруг оказавшуюся у нее в руках. А потом так же быстро вернулась назад, снова прильнула к Виктору, прижавшись щекой к его груди, расставив ноги и выпятив вперед промежность.

- Раздень меня. Совсем... Ну, слышишь? - она не повернула глаз к своему Витьке, но было ясно, что требование направленно именно к нему, а не к Виктору. - Раздевай. Сейчас.

Она говорила твердым полушепотом, хотя и как-то неуклюже, - видимо, долго заранее перебирала про себя нужные слова, да так и не выбрала те, какие ей хотелось бы.

Но это не имело существенного значения. Они все были уже заведены. И все четверо уже достаточно ясно понимали, что нечто необычное так или иначе произойдет. Недаром считается: что у трезвых на уме, то у хмельных само собою происходит. Конечно, каждый представлял это по-своему, но хотя бы к чему-то готовы были все. И все понимали, что все четверо это понимают. Катька, - на правах хозяйки игры, - просто сделала первый шаг...

Нет, они вовсе не были пьяны. Ну, может быть, самую малость. Виктор вообще мгновенно как бы протрезвел. В его прежней жизни ничего похожего не было. А Ирка как-то сразу согласно ухмыльнулась и, освободившись из обнимающих Витькиных рук, - она была на самую малость ниже его, - села в одно из кресел. Ей-Богу, договорились с Катькой заранее, - что и как. Тогда, чуть раньше, когда долго о чем-то перешептывались.

И только Витька как бы растерялся. Видимо, предполагал какое-то иное развитие событий. Видимо, на Иринку уже как-то навострился, - его можно было понять, - после нескольких как бы нечаянных поглаживаний ее груди и легких взаимоинициативных поцелуев и в самом деле можно было предполагать возможность чего-нибудь большего.

Заметив его смущение, Катька, все еще не отрывая щеки от Викторовой груди, уже несколько мягче продолжила:

- Ты же сам этого хотел... а я... если это с Виктором... согласна... Ну же, иди к   н а м.

Виктор почувствовал, как она вся при этом внутренне напряглась, ожидая непредвиденной реакции. Вжалась в него всем телом, будто просила защиты, если таковая понадобится.

Не понадобилась.

Витька беспрекословно подчинился. Подошел к ней сзади и согласно поцеловал в шею.

Да он же совсем слепой! - вдруг почудилось Виктору, когда тот провел по его лицу как бы невидящим взглядом, - очки с него сняла Ирка еще когда они целовались, а теперь держала их в своей руке.

Катька слегка отстранилась от Виктора, опустив руки и отведя их слегка назад и в стороны, - мол, давай, снимай халат, только пуговицы сначала расстегни, я за тебя этого делать не собираюсь.

Виктор почему-то первым отстегнул верхнюю пуговицу ее халатика. Она в ответ закрыла глаза и слегка откинула голову, вытянув при этом шею, - то ли подставляя ее для поцелуя, то ли желая взлететь. Витька продолжил расстегивать, просунув сзади под ее расставленными руками свои. Его неловкие пальцы дрожали...

Закончив с самой нижней, четвертой, он повел руки вверх, до самых грудей, обхватил их ладонями и бережно сжал, - и было в этом движении нечто совершенно особенное, какой-то вызов, что ли, - мол, что бы дальше ни случилось, это - мое, все равно мое, мне принадлежит, все это тело мне принадлежит, что бы дальше ни произошло...

И только после этого медленно распахнул полы халата, обнажая ее грудь, живот, ноги.

Сможет ли он, Виктор, вот так, перед чужим мужчиной сам обнажить свою Иринку для... - так, как это делает сейчас этот парень со своей девушкой? Нет, наверное нет. А ведь грозился ей когда-то... совсем недавно. Нет. Пусть будет как-нибудь иначе, пусть как угодно, как ей захочется, пусть сама, пусть этот, хоть сейчас, только не так. Сам он не сможет...

Халат легко соскочил с Катькиных плеч в Витькины руки, тот чуть замешкался, как бы не зная, куда его положить, и Виктор сделал было движение к собственному участию в процессе, - ну должен же он как-то защитить Витьку! - но Катька каким-то нюхом почувствовала это движение, приподняла слегка веки и отрицательно покачала головой:

- Трусы он с меня тоже спустит сам.

И Витька послушно стал спускать с нее трусы, вплоть до щикотолок, - сами они не падали, потому что ноги ее были слегка расставлены.

А если и Ирка сама именно так захочет? - Сам же, мол, раздел!

Ай да Катька! Чертеныш.

Захочет или нет?

Он метнул взгляд в сторону Ирины, а та, уловив его в свой, тут же сделала улыбку и ободряюще сожмурила веки, - мол, все путем, мол, такова   и г р а ...   

Ну, надо же!

Черт-те что и сбоку я...

[Sarikov]

Черт-те что. Он вдруг вспомнил о Димке. Полезли почему-то в голову все ее путаные пересказы... лукавые недомолвки... она ведь что-то таки скрывала, чего-то недоговаривала...

А Катька, освободив ноги от трусиков, повернулась на сто восемьдесят и прижалась к нему теперь спиной, подхватив обе его руки своими и примостив их у себя на голой груди, подначивая своими пальчиками посмелее разглаживать и мять упругие сферы и напрягшиеся соски; нет, левую она тут же переместила к себе на живот, поближе к лону, так, чтобы он касался пальцами ее волос...

Витька стоял прямо перед ними, а она как бы и не замечала его, запрокинувшись затылком к Викторовому плечу.

- А теперь ты немножко посиди, - наконец произнесла она, все еще с закрытыми глазами.

И тут же добавила, подняв голову и открыв веки:

- Вон там, в кресле, возле Иринки. И не рыпайся.

Она сказала это строгим, не терпящим возражений голосом, с исподлобья глядя ему в глаза. Витька подчинился, отошел и сел туда, куда она ему указала.

Чертеныш. Да она же над ним просто измывается!

Черт-те что и сбоку я...

Виктору вдруг стало совсем неловко. Неловко именно перед Витькой. Украдкой глянул в его сторону. Увидел, как Ирина протягивает Витьке руку, - она сидела в другом кресле, чуть ближе к дивану, - но не сразу понял значения этого движения, а когда понял, ни с того, ни с сего изумился... Она подавала ему очки!!!

- Ну же... ласкай меня, - почти беззвучно прошептала Катька, - ну пожалуйста... ниже руку... ну давай...

И он почему-то послушался ее.

В ответ на его скользящее движение вниз она податливо отвела левую ногу и слегка переместилась попкой на его левое бедро, даже слегка развернулась к сидящим, чтобы оттуда было видно, как он опускается пальцами в ямку, и гладит ее края, и разглаживает волосинки, и как его палец проникает в отверстие, выходит и снова проникает, и снова выходит, а потом движется еще дальше, между ягодиц, и как он широко охватывает ладонью всю промежность и ласково мнет ее между пальцами, а правой рукой так же ласково мнет ее грудь, будто хочет как можно бережнее выдавить что-то из ее соска. А у Катьки руки застыли в полусогнутом положении, и ладони на них висят замершие, и тишина вокруг такая, что по всей комнате слышен скрип волосинок у нее на лобке...

Он не стал больше смотреть в сторону кресел. И не посмотрит больше. Он уже завелся. И как бы забылся.

Он будет играть с Катькой в ее игру...

А та уже повернулась к нему лицом и стала расстегивать ремень на брюках. Глаза у нее заволоклись каким-то сизым туманом, но от этого ее взгляд, который она то и дело поднимала вверх к его глазам, вовсе не казался мутным, совсем наоборот, кристально чистым и ясным, - как луч солнца, пробивающийся сквозь грозовые тучи...

Он снял с себя футболку, пока Катька стягивала с него джинсы вместе с плавками.

Его ноган торчал, и она хотела было приблизиться к нему ртом, но как бы спохватилась, во-время оценив, что это будет уже перебор, высоко поднялась на цыпочки и навесилась на него промежностью, а ему пришлось для этого согнуть колени между ее ног, и даже слегка приподнимать, ведь она была почти на голову ниже. Они стали то нежно, то жарко целовать друг друга, рот в рот, язык в язык, своею грудью он переминал ее груди из стороны в сторону, а руки положил на ягодицы, то прижимая их к себе, то поднимая, то раздвигая в стороны... а она цеплялась за его шею, подтягиваясь и зависая... Потом он снова просунул руку в межъягодичную щель и дальше, дальше, почти до самого лобка, вернулся к ее лепесткам и начал теребить их и оттягивать вниз, а она специально расставила ноги так широко, чтобы они все это видели... Потом просунул средний палец во влагалище, оно было уже совсем мокрым, и он вставил туда и указательный, а большим надавил на отверстие ануса так, что тот сразу раскрылся и пропустил его, - там уже все вокруг было влажным и скользким.

Она так глубоко задышала, что шум ее дыхания перекрыл не только все звуки, но и свет в комнате...

А глаза ее чуть ли не кричали в его глаза: да, да, сделай со мной что-нибудь дикое, самое-самое, хоть разорви меня на части... только так, чтобы он все видел.

Он так и подхватил ее, словно ребеночка, - сзади между ног за лобок правой рукой, а под грудь левой, обхватив при этом своей пятерней ее правую грудку, приподнял над полом, - она при этом смешно согнула коленки, - и в таком раскоряченном виде пронес ее к дивану и установил там в этом же положении. Она ничему не противилась, пыталась предугадать его намерения и делала все так, как угадывала.

Сам он забрался к ней сзади, она сначала выставилась к нему попой, словно свечка, изогнувши спину крутой дугой, но он стал на колени и она, не разгибая спины, развела подальше коленки, чтобы ее входное отверстие опустилось пониже и установилось напротив его ногана.

Все это время она то и дело стреляла глазами в своего друга, окаменело застывшего в кресле, а когда умостилась, уперев правую щеку в диван, уже больше не спускала с него своего взгляда, будто делала все это только ради него. И на своем лице не скрывала ни единого ощущения, испытываемого ею в каждый момент времени.

Ей было, что испытывать.

Он вошел в нее медленно, понимая, что ей больно принимать в себя такое дышло, распирающее ее отверстие во все стороны, увлекающее за собою внутрь все, чем она богата в своей миниатюрной расщелинке. Ее глаза, как и в первый раз, округлились, зубы вцепились в простыню, она вся напряглась и оставалась такой, пока он не вошел полностью... А через несколько движений уже лукаво улыбалась в сторону кресла: видишь, ты все видишь?

Ей хотелось показать все, он почувствовал это и встроился в ее игру... Натягивал ее за волосы так, что она изгибалась всем телом, растягивая свою шею и храпя, словно кобылка под конем... Поднимал ее к себе за грудки, сладко целуя поворачивающиеся к нему раскрытые губы и теребя пальцами то место, где пряталась ее набухшая почка... Поворачивал ее на бок... Растягивал ей ноги чуть ли не до "шпагата"... Заворачивал их чуть ли не за спину... Ставил ее на шею почти вертикально... И долбил, долбил... А она ничего не стеснялась, всем своим видом показывая, как изнемогает от наслаждения под чужим жеребцом, как ловко и похотливо умеет ему подставиться. А потом он пустил ее на себя, и она с восторгом демонстрировала, как насаживается на кол, на все его длину, на всю свою глубину... И ничуть не высыхала, наоборот, становилась все мокрее и мокрее... И дышала, как в сумасшедшем бегу... И стонала, визжала, охала и ихала... и ходила ходуном... и раскачивалась, как маятник...

А когда, наконец, оказалась под ним в самой естественной позе, вдруг закричала:

- Мне, мне, в меня, слышишь, в меня выливай... Ирочка, - теперь уже почти завизжала, - скажи ему, пусть в меня, в меня!..

И тут же сама задергалась животом, пошла волнами сверху вниз, почти точно так, как Иринка, и влагалищем запульсировала почти точно так, и он ей начал лить точно так, как льет Иринке, и Иринка это видела, и видел это Катькин дружок, но они оба сидели в своих креслах с полуоткрытыми ртами, словно заколдованные...

- Я кончила... - громко выдохнула, наконец, Катька, разбросала руки по сторонам и уронила усталые ноги на простынь.

Под нею засерело огромное мокрое пятно...

Виктор привстал и завалился обессиленный под стенку.

Только после этого Катькин друг Витя сделал попытку встать зачем-то с кресла, у него это плохо получилось, с носа слетели на пол его очки, он упал на одно колено, опустил и второе, подполз к Иринке и зарылся головой в ее юбке, будто хотел расплакаться.

- Ты разрешишь ему, Ира? - вдруг как-то совсем спокойно, как-то совсем обыденно спросила Катька, не меняя положения, а только повернув в их сторону свой взгляд.

- Разрешит, - подал свой голос с дальнего края дивана Виктор.

Катька повернула голову на голос и тихо-тихо шепнула: "Там простынка свежая, за спинкой. Мы эту совсем испортили. И дай я тебя оботру, какой ты тоже мокрый".

Использованную простыню она скомкала и сунула себе между ног.

Они встали и отошли к своим местам за столом, освобождая декорацию. Катька передвигалась с зажатой между ног простыней, с нее все еще текло, и когда села, подложила ее комком под себя. Залпом выпили по стакану воды.

- Может нам выйти? - спросила Катька ни с того, ни с сего и неизвестно у кого.

Никто не ответил и никто не вышел.

Ирина разглаживала рукой волосы на Витькиной голове. Ее соски торчали, готовые прорвать собою плотно обтянувшую их ткань. А Витька почти не шевелился.

Она была просто великолепна в преддверии того, что сейчас должно было произойти... Ее дыхание, возбужденное то ли только что пережитым, то ли тем, что должно произойти теперь, ее пронзительный, направленный вглубь себя взгляд, ее лебединая шея, плавно выгибающаяся вперед к склоненному перед ней самцу, - все пылало таким безумно прекрасным вожделением, что Виктор просто окаменел, не в силах оторвать от нее своего взгляда.

Боже, как он ее любит! Нужно было   у в и д е т ь   ее вот   т а к о ю   перед чужим самцом, чтобы почувствать так, как он это сейчас почувствовал... Ей-Богу, он никогда раньше не переживал этого чувства так сильно, так щемяще невыносимо, так болезненно сладко и бездонно...

Что же тогда чувствовала она, пока он выпендривался с Катькой?..

И тут их взгляды неожиданно встретились. Ему показалось, что она молится... или молит о чем-то его, но он не сумел прочитать, - то ли она просит разрешения, то ли наоборот, просит запретить. И он ей ничего не ответил.

Витька встряхнул головой и поднял глаза на Ирину. Видимо задавал ей тот же вопрос. Она слегка смутилась, снова метнула взгляд на Виктора, но Витька-то и не собирался у него спрашиваться, он ждал ее ответа... А Ирка ответила ему глазами: я не знаю...

Он стал расстегивать ее юбку. Потом потянулся к левой груди и сжал ее рукой. Может быть для того, чтобы почувствовать ее реакцию. Она не отвела его руку, только следовала за нею слегка расширенными зрачками. А тот все смотрел ей в глаза, он хотел видеть ее полное согласие. И она снова обратилась к Виктору: ну скажи же, можно или нельзя? А он опять ответил: не знаю.

Тогда она потянула из юбки кофточку вверх и стала не спеша, как бы нерешительно, снимать ее через голову, высоко поднимая локти. Ее груди оттянулись вверх, потом выскочили из-под сдерживающей их ткани и упруго закачались. Витька зачарованно смотрел на ее вздувшиеся конусами соски, и она, сбросив, наконец, кофточку, тоже смотрела на него и повторяла: я не знаю, но ты же видишь, я же уже почти готова... И Витька потянулся к ее соскам губами... И она, схватившись за спинки кресла, все спрашивала и спрашивала у Виктора одно и то же... все тем же как бы обреченным, затуманенным томной поволокой взглядом...

Она приподняла попку, когда он стягивал с нее юбку. И снова приподняла, когда он стал снимать с нее трусы. И покорно позволила ему поднять и развести ноги... и свесила их коленями со спинок кресла. И он стал гладить внутренние поверхности бедер, а ее вспушенные губки блестели от влаги. А когда он прислонился к ним своими губами, она уже не посмела смотреть на Виктора, отклонила голову в сторону...

Витька сразу приподнялся, стал лихорадочно стаскивать с себя одежду. А она не двинулась и молча ожидала главного... бесстыже и невозможно похотливо выпятив к нему свою разинутую девочку.

Он воткнулся в нее чуть ли не с разгона.

- А-а-а-а... - протяжно закричала она, негромко, но с таким вожделением, что у Виктора что-то опустилось в животе.

- А-а-а-а... - повторила она непроизвольный стон и вдруг жалобно взмолилась:

- Не смотри, не смотри на нас... отвернись, пожалуйста!

Но Виктор отвернуться не смог. Смотрел и смотрел, заворожено и беспомощно, словно на огонь, пожирающий его квартиру. Смотрел, как она стала дергаться ему навстречу, как стала сползать с кресла все ниже, а Витька, широко расставив ноги, пытался своими толчками возвращать ее назад, и у них это никак не получалось, и тогда он подхватил ее под коленки и отвел их почти за груди, и она выпятилась к нему, а он продолжал наседать поверх нее, и из-под него вылезла ее раскоряченная попка, а потом и входное отверстие ее щели, да отсюда вовсе и не было видно щели, только круглое отверстие, жадно обхватывающее прыгающий в нем Витькин отросток с поджатой плотным клубком мошонкой, и видел, как сжимается и разжимается в такт его движениям ее обнажившийся задний проход. Он буквально физически ощутил, что творится сейчас у нее во влагалище, в сфинктере заднего прохода, в животе, груди...

Что же это происходит? Как же так? Это же его, родное, только его, как же он мог это позволить?!

- Тебе не страшно, Витя? - вдруг услышал он шепот рядом с собою.

Возле него, упираясь в пол коленями, стояла Катька, сцепившая руки вокруг его живота, будто испугавшаяся, что он вскочит и убьет сейчас всех, кто здесь есть.

Он мгновенно пришел в себя.

- Нет, - ответил, - не бойся. Просто... никогда так еще у нас не было...

И в этот момент Витька вдруг вытянулся шеей, напрягся всем телом и забился в ее влагалище теми характерными толчками, какие бывают только при наступлении оргазма. Он ей спускал. И она, тут же почувствовав это, стала встречными движениями всаживать его в себя по самую мошонку, высасывая из него остатки его жидкости...

Потом он сразу же вынул свой отросток и как пьяный повалился на пол, закрыв глаза и разбросав по полу руки. А Ирина стала медленно опускать ноги только тогда, когда к ней подсел Виктор. Ее розовое влагалище зияло и из него истекал Витькин секрет...

- Родной мой... - прошептала она, попав на него мутным взглядом, - почему он так быстро...

Он ничего не успел ей сказать, даже дотронуться почти не успел, потому что его мягко, но настойчиво оттолкнула подсевшая к креслу Катька, обнимая и прикрывая собою неестественно голое тело, будто защищая его от свирепого мужа...

- Пойдем, моя славная, пойдем, полежи на постели...

И прикрыла ее срамное место салфеткой. Еще и чуть проткнула внутрь, чтобы она не выпала по пути.

- В ванную, - сказала Ирина. - Не смотри на меня так, Витя, пожалуйста...

Вовсе не плохо он на нее смотрел. Совсем наоборот. Что она такого придумывает? И врет же все. Врет. Не было никакого Димки. Первый раз это у нее. Что у него, глаз нету, что ли?

Они ушли и заперлись в ванной. А Витька вскоре поднялся. Одел очки. Сел к столу. Они молча осушили по полной с проливом рюмке водки и съели по куску помидора.

- Никогда не думал, что это так... - будто оправдываясь, начал Витька, но так и не договорил, и было вообще непонятно, что именно он имел в виду. А потом вдруг ляпнул ни с того, ни с сего что-то по своей работе...

А из ванной послышались взвизгивания и всплески. Наверняка забрались обе в полную ванну. И обмывают теперь друг друга. От греха.

Минут двадцать они просидели вдвоем, перебрасываясь пустыми фразами. Как бы застеснялись друг друга, по очереди натянули плавки.

- Что-то долго они... моются, - удивился, наконец, Витька. Он, хотя и был в очках, все равно оставался явно не в своей тарелке.

Они вышли с мокрыми волосами и смеющимися глазами. И не очень тщательно осушенной кожей. Короткие полотенца, в которые они укутали себя по грудь, еле-еле прикрывали промежность.

И сразу ощутили нависшую в атмосфере комнаты неловкость.

- Эй, мужички, вы что? А ну-ка поднимайте носы!

Ирка первой подошла к Витьке и задрав ногу, села ему верхом на колени, бросив руки на его плечи:

- Ты чего такой невыдержанный, а? - кокетливо спросила она и сделала поцелуй в губы, согнув на бок голову, чтобы не снести ему очки. Полотенце тут же слетело с груди и упало на пол. Она на это и не дернулась, подвинулась поближе к его животу, наседая влажной промежностью на вмиг подскочивший бугор под плавками. Еще и прошла волной всего тела, как бы насаживая себя на этот бугор. А потом прижалась к нему влажной грудью, обняла, склонила голову и прямо в ухо начала что-то шептать, шептать...

Катька точно так же села на Виктора и тоже совсем тихим шепотом спросила:

- Ну? Не поссорились?

- Все нормально, - ответил он еще тише.

- Здорово.

- Ну, пойдем, я тебя обмою, - послышался Иркин шепот, теперь уже совсем громкий

[Sarikov]

И она соскочила с него, подхватила полотенце и потащила за руку в коридор.

- Можно - она его немножко растребушит, а? Он какой-то потерянный... еще возьмет и такой вечер нам испортит...

- Не потерянный. Заколдованный он.

- Они сейчас трахнутся в ванной. Мы специально немного воды свежей налили. Там удобно. И спереди, и сзади.

И без остановки добавила, освободив из-под резинки его мужское хозяйство:

- Я влезу на него, можно? Вон он уже какой...

И сделала протяжный шепотный выдох, когда полностью всадила в себя его до самой почвы.

- Хорошо как... А у Витьки он намного тоньше, ты видел? Ты чувствуешь, как я сжимаю?

- Немножко.

- Я научусь. Мне Иринка рассказала, как это делается. Правда ведь, у меня уже немножко получается?

- Правда.

- Слушай, а давай в попу, а? Покамест их нет.

- Она порвется.

- Не порвется. Я мягкая и податливая.

- Страшно.

- Ну и что? У меня презерватив есть. Одна штука. Пошли на диван.

И соскочила с него. Побежала к шкафу, долго там рылась, наконец нашла, что искала.

- Давай я на него надену.

Презерватива хватило менее, чем на треть его ногана. Сверху она смазала его чем-то вроде вазелина.

- Боюсь я... - промямлил он.

- Не бойся, они там долго будут.

- Разорвать тебя боюсь.

- Иринку же не разорвал. И я тем более выдержу. Я мягче.

- Ты уже пробовала?

- В том то и дело, что нет. Давай. Как мне лечь? Я хочу, чтобы сначала спереди, получится?

Он подложил под ее ягодицы подушку, растянул их как можно более широко и попробовал воткнуться, но стенки отверстия, хотя и на самом деле оказалась мягкими и податливымы, все же не настолько, чтобы расползтись до такой степени.

- Попробуй еще раз, - попросила она снова, когда очухалась от первой попытки.

- Тебе же больно.

- Ну и что?

У Ирки она научилась этому "ну и что", что ли.

Вторая попытка тоже оказалась безуспешной.

- Ты сначала пальцем попробуй.

Он попробовал пальцем. Стал растягивать в стороны и она заойкала.

- Что?

- Приятно жутко. Почему от тебя мне все так приятно, а от него не все?

Он вставил третий раз, и у него получилось. Она вся сомлела, когда он уперся мошонкой в крестец, засунув своего вандала почти на всю его длину.

- Давай. Води, води. Ой, ой, ай... Еще, не останавливайся...

Неужели ей не больно? Ему страшно было смотреть на то, что он сделал с ее задницей.

- А теперь переверни. Нет, выйди, а потом снова...

Она перевернулась в коленно-локтевое положение, и он снова вошел в ее заднее отверстие. Теперь она легко пропустила его, и несколько минут он измывался над нею во все стороны ее внутренностей.

- Все, - наконец выдохнула она. - Можешь выходить.

И упала на живот, радостная и очень уставшая.

Он снял презерватив, выворачивая его наизнанку.

- Дай сюда. Я спрячу. Не дай Бог Витька увидит.

И она сунула его куда-то под диван.

Он лег рядом с нею, лицом к лицу.

- Теперь я все попробовала, - сказала она, - даже в задницу. А то потом может и некогда будет. Да и некому... Как ты думаешь, они еще там долго будут? Нам надо помыться.

- Тебе, наверное, виднее.

- Мне не виднее. Витька всегда быстро кончает. Пятнадцать минут и все. Это Иринка там его мочалит. Может она и из него мужчину сделает, как ты думаешь?

- Покажи попу.

- Зачем?

- Посмотрю, что я с ней сделал.

Она охотно расставила ноги и раздвинула руками ягодицы, пытаясь и сама вроде бы как досмотреться до долбеного места.

Все у нее там было в порядке, не отличишь от нетронутой. Он так ей и сказал. И ей жутко понравились его слова.

- Ты... ты такой неожиданный. Какая счастливая твоя Ирка! Это надо же так - будучи замужем, иметь такие безнаказанные возможности... Хочешь, дай кому хочешь, хочешь возьми, кого хочешь...

- Не сочиняй. На самом деле все не так.

- Ты ревнуешь ее?

- Конечно.

- Я видела. Но ведь разрешаешь...

- Она же мне с тобой разрешила.

- Тю. Это совсем другое. Одно дело мужик, а другое дело баба. У нас же логово. Для мужика вроде как дом родной. Семейное гнездышко. Собственное. А у вас что, - стручок. Куда попал, туда спустил. Вынул, обтерся и все. Спустить - не принять. Разница большая. Я вот, пока они там долбятся, совсем его не ревную. Если хочешь знать, я ее больше ревную, чем его. Я и к тебе ее ревную. Она для меня как святая. А вы долбите ее безжалостно, как животные какие-то. Ее гладить надо. Нежно-нежно... И попку ее лизать. Чтоб так и делал ей, хорошо? Вместо меня.

- А ты что, лизала?

- Чего ты на меня так уставился!? Ну и что? Что я тебе этим плохого сделала?

Ничего себе. Ну и что.

А из ванной продолжали доноситься ритмичные звуки обоюдострастного соития и уже совсем не сдерживаемые стоны, вскрики и взвизгивания.

- Прекратить им их долбежку? Я могу постучать. Хватит им там... Пусть здесь... с нами.

Она уже и привстала, чтобы пойти и прекратить их безобразия.

- Пусть. Не трогай...

На некоторое время в ванной наступила тишина, а еще чуть позже она сменилось яростным Иринкиным мычанием, а потом они снова затихли, только иногда нарушая молчание влажным чмоканием.

Потом заскрипели защелкой, тихонько вышли и через пять секунд показались обнятые друг другом в дверях.

- Мы там, немножко без вас... - стыдливо сказала Ирка, освобождаясь из объятий и спеша к Виктору, чтобы улечься голенькими грудями на его грудь.

- Хочешь меня?

- Хочу. Только мне надо помыться.

- Пошли, я и тебя тоже обмою.

А к Витьке и Катьке бросила:

- Ждите нас. Мы скоро.

Они вошли в ванную, и она загнала его под душ:

- Не трогайся. Я сама. И не задавай вопросов.

И стала мыть его мылом, не говоря ни слова, довольная лицом и своими умелыми движениями, тысячи раз натренированными на детях.

- Вот. Все. Какой ты у меня... Не здесь. Здесь я только что уже давала. Там, с ними. Вместе с ними.

Когда они зашли в комнату, Витька лежал на Катьке и яростно ее долбил, а та смотрела в их сторону и своим взглядом как бы говорила: ну вот, теперь ею пользуется ее настоящий хозяин...

Однако, как только они улеглись рядом, в ее глазах тут же сверкнули бесовские огоньки, она удивительно ловким приемом выкорчевала из себя Витькин отросток, выскользнула из-под него, стянула с Виктора Иринку и так же ловко подсунула ее на свое место, а та только бросила на мужа извиняющийся взгляд, мол, извини, родной, мы еще успеем, а ему тоже меня хочется, я ему еще не все дала.

Катька насела на Виктора первой, еще до того, как ее Витька опомнился, наклонилась сразу и прошептала в самое ухо, будто извиняясь:

- Я дала ему только попробовать.

Ирка же с озорным вызовом подставилась Витьке, подобрала левой рукой его отросток и, воткнув его одним движением в нужное место, сладко застонала. Разбросала руки так, что правая кисть упала Виктору на плечо и она ухватилась за него, будто опасаясь улететь в поднебесье от переживаемого ею наслаждения.

>Подожди, Ирка, подожди. Зачем ты так? Я же хочу тебя, а не Катьку. Устал я уже от нее сегодня. Надоела.

>Неправда, посмотри, как он у тебя в ней стоит.

>Это на тебя стоит. Я тебя хочу.

>Мы еще успеем. Сегодня ночью, завтра, послезавтра. Не капризничай. Ты же видишь, как мне сладко. И на Катьку оглянись, - смотри, она сейчас уписается от удовольствия.

Он оглянулся. И в самом деле, Катька присела над ним на растопыренных корточках так, будто собралась пописать в травку. Только вот писки у нее не было. Задавил ее внутрь его окаменелый стовбур, вместе с нимфами и клитором, натянул на себя по самую верхнюю ямку все содержимое ее маленькой щелки. И возится она по нему вверх-вниз, вверх-вниз, и пьянеет от щемящей лоскотки...

>Вот видишь. Может это у нее в первый и последний раз такое. Разве сможет Витька или кто-нибудь другой так же насадить ее на себя, как ты?

>Ну при чем здесь Катька?

>А ты и на себя посмотри.

Он снова оглянулся. И в самом деле, он выглядел, как счастливый чайник. Пальцы на руках растопырены, мышцы промежности напряглись как в судороге, а по лицу снуют странные гримасы наслаждения.

>Фу, какая безобразная морда лица.

>Ты часто бываешь такой, когда ебешься. И вовсе это не безобразно. Мне нравится, когда ты теряешь контроль над своим телом.

>Никогда не думал, что я так выгляжу.

>Посмотри на Витьку.

>Ничего себе. Еще отвратительнее.

>А нам с Катькой все равно нравится. Ой, ой.

>Что?

>Лоскотно.

>У тебя во влагалище хлюпает.

>Ну и что? У него же он совсем тонкий. А приятный какой! Кожица как у мальчишки. И тыкается все время вправо, а у меня там что-то такое лоскотное.

>А я куда?

>У тебя он оттуда почему-то соскальзывает, и я лоскотки такой не чувствую.

>Ты все время мычишь.

>Это от наслаждения. И Катька тоже, смотри, как вскрикивает. На каждый твой толчок. Как это все-таки красиво, когда так сливаются два тела. Просто чудо, как красиво. У нее странная девичка, правда? Малюсенькая такая, вся открытая, розовенькая. Тебе не жалко ее уступать Витьке?

>Нет. Если честно, мне тебя жалко уступать.

>Ты меня не уступаешь. Я всегда только с тобой и от тебя никуда не денусь. Но мне же надо почувствовать что-то особенное, чего я с тобой не чувствую. И тебе тоже надо. Ты же сам прошлый раз сказал, что Катька совсем не такая, как я. Послушай, а давай заберем ее к себе. Будешь ебать нас обоих. По очереди. Она мне нравится. Мне тебя для нее не жалко.

>А что в Витьке такое особенное?

>Да все. Он же совсем другой. И кожа, и запах, и движения, и размеры.

>У него же он тонкий и маленький.

>Ну и что? Он там внутри так забавно прыгает. А твой как поршень. Удивительно, правда? Люди, оказывается, такие разные. И ощущения от них совсем разные. Витька, например, совсем не похож на Димку. А Катька так вообще... Я ей в ванной сдачу отдала. И мне, вроде я лесбиянка какая-то, было так приятно, что сама себе удивляюсь. А если б ты видел, как она мне ее лизала. И совсем это не так, как с вами со всеми. Совсем это другое. Даже сказать не могу, что именно. Видишь, если бы мы не отважились на все это, сколького мы не знали бы, не ощутили бы. Сидели бы до самой старости на одном и том же корме, как конь и кобыла.

>А дальше что? Ты и следующего уже выбрала?

>Нет. Я совсем еще и не думала об этом. А ты?

>Я тоже.

>А разрешишь мне?

>Разрешу.

>И я тебе.

>Он сейчас спустит.

>Нет. Вряд ли. Он два раза спустил в ванной. Второй раз совсем немного, я и не распробовала. Между прочим, у него и вкус совсем не такой, как у тебя. Вить, не смотри на меня так, а? Это же всего-навсего тела, в которых мы с тобой живем. Знаешь, как глубоко у меня получилось? Весь целиком схватила, до самого основания. Твой я так никогда не сумею взять.

>Тела, в которых мы живем... Откуда ты такое взяла? Наши тела, - это и есть Я и Ты.

>Да? Тогда кто же сейчас друг с другом разговаривает? Ой! Слушай, он стал тыкаться мне в попку. Только что чуть совсем в нее не просквозил. Я перелезу на него сверху, ладно? Только будь осторожен, он сейчас на вас кувыркнется. Он такой неуклюжий. Слушай, покажи ему на Катьке, как в попку палец вставлять. Он, кажется, вообще не знает, зачем это нужно.

>Ирка, я сильно хочу в тебя. Мне надо спустить.

>Спускай в нее. Я ему обещала дать свое попробовать. Что я, твое ему буду давать?

>Дай ему сейчас. А потом я.

>Не выдумывай. Мне завтра спустишь. А с ними у нас больше ничего не будет.

>Ты уверена?

>Уверена. Ну ладно. Чего сегодня не успели, оставим на других. Хочешь посмотреть, как он будет лакать? Смотри.

Она слезла с Витькиного отростка и переместилась к его лицу.

- Возьми, хочешь?

- Хочу.

И он впился губами в ее мохнатку, стал сосать ее, как новорожденный, а она начала ходить по нему волнами и выбрасывать из влагалища одну за другой порции жидкости. Послышались его громкие судорожные глотки.

И на Ирку как вдохновение нашло. Что она стала вытворять своим животом! А когда совсем опустошилась, повалилась рядом, раскоряченная, и сказала:

- Все, Витенька. На сегодня хватит. Устала я. Бери свою Катеньку, она по тебе уже сомлела. Одного тебя она хочет. Никто ей больше не нужен.

И тут зазвонил телефон.

А пока Катька разговаривала со своей мамой, Виктор залез на жену и уже через полминуты вылил в нее все, что о ней думал. И она благодарно заглядывала ему в глаза и что-то ласковое шептала, что мог понять только он, он один, - единственный на всем белом свете...



Она была очень образованной, эта Катька. Никому из окружающих и в голову не пришло, что между нею и Виктором что-то могло произойти. А во вторник, в то время, когда все смываются в буфет, поскольку на рабочих местах употреблять пищу категорически запрещено, она подошла к нему, села рядом, положила на край стола руки как школьница на парту, а на руки - правую щеку:

- Угадай.

- Что?

- Ну угадай. Ни за что не угадаешь.

- Тогда скажи сама.

- Он сделал мне предложение.

- Серьезное?

- Заявление уже в ЗАГСе.

- А условий он никаких не ставил?

- Еще чего. Он у меня теперь совсем как ручной.

- Надолго ли?

- Ты же его почти не знаешь. Конечно надолго. Года на два, не меньше. А там еще чего-нибудь придумаю. Ребеночков ему рожу. Никуда он теперь от меня не денется.

- Поздравляю.

- Себя поздравь, - ответила она ему лукавым смехом. - Ну что, пока?

- Пока.

И она запорхала своей коротенькой юбочкой к выходу на буфет. А у самых дверей вдруг шаловливо приподняла ее сзади, продемонстрировав на прощанье подаренные им трусики. И не оборачиваясь, выпорхнула.

[Sarikov]

       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

[vehf263]

      ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Мое уважение. Снимаю шляпу.

[Sarikov]

       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Мое уважение. Снимаю шляпу.

Спасибо!Мне достаточно одного коммента...продолжаю...

[Sarikov]

                                     5. Шесть коленок

- Я почему-то никак не успеваю осмыслить, что с нами происходит, - сказал Виктор жене во вторник 22 июля, после того, как сообщил ей о неожиданном исходе их субботнего вояжа. - Мне все время кажется, что нами руководит какая-то посторонняя сила, истоков которой я не могу ни понять, ни почувствовать. Ты заметила, - мы с тобой почти только и делаем, что решаем чьи-то проблемы. То самых близких нам людей, то совершенно чужих, еще недавно не имевших к нам никакого отношения. И как решаем! Совершенно непостижимым образом нарушая испокон веков установленные нравственные нормы. Еще полтора месяца назад мы и подумать о таком не посмели бы.

- Мама звонила. Привет тебе.

- Из дома?

- Да. Она сегодня одна. Пойдем к ней?

- Я сам. Мне нужно... посоветоваться.

Дополнительные объяснения были излишни.

- Хорошо. Но я буду по тебе скучать, учти это. Кстати, Ильинична сказала, что у меня все в порядке по вчерашнему анализу.

- Я на пару часов. В любом случае не позже десяти буду дома. Поскучай посильнее.

Елена Андреевна ждала его. Вероятно, пока он был в пути, они с Ириной еще раз созванивались, потому что она его тут же как бы подозрительно спросила:

- Ирка сама не захотела идти? - поставив ударение на слово "сама".

А когда он ответил, что не совсем, она как бы расстроено сказала:

- А я такое рагу приготовила...

А потом вдруг, как бы обрадовавшись пришедшей ей в голову хорошей мысли, добавила:

- С собой возьмешь. Дома поужинаете. Оно и холодное очень вкусное. А сейчас чуть-чуть, со мной. Хорошо?

Он спросил, как у нее дела и она стала рассказывать о Борисе, - какой он порядочный и состоятельный, сам неплохо зарабатывает, да еще и сын шлет и шлет ему из России, - он там где-то на севере как-то с нефтью связан; что у него хорошая машина, отечественная правда, но совсем новая; что она теперь почти каждую ночь с ним, квартира у него большая, трехкомнатная, что он предлагает эту продать и пусть дети купят себе тоже машину, чтобы жить по-человечески. Но она об этом и не думает, внуки ведь растут, им нужнее квартира, а пока можно сдать в наем или пусть вообще стоит себе. Она переживает, что наверное уже замучила его, он ведь не привык каждый день, а тем более через каждый час, у него был раньше режим один раз в неделю, и он никогда не бывает в ней больше пятнадцати минут за раз, но зато он ласковый и любит просто лежать с ней и о чем-нибудь говорить. Что она сегодня специально ушла с детьми посидеть, пусть отдохнет, поспит спокойно, а то у нее пока не получается сдерживать себя и она чувствует, что он может от нее совсем замориться.

А потом она спросила, как дела у них, что случилось с Иринкой, та ведь ей так ничего и не сказала, может дуется на нее, может это из-за нее у них с Виктором теперь что-то не так, но он заверил, что все так, очень даже так, что Ирка, наоборот, очень довольна тем, что они все так сблизились.

Он все искал момента, чтобы рассказать о Светланке, и потом спросить ее совета, как с нею себя вести ему и Ирине, ведь она должна знать это лучше их. Но этот момент почему-то не приходил, а может и приходил, но он почему-то пропускал его; и тогда он начал блуждать словами вокруг да около, расспрашивать об этом как бы из праздного любопытства, у кого и как бывает, что она об этом вообще читала и что рассказывал ей тот старичок доктор, который пытался ее вылечить, и что она сама посоветовала бы какой-нибудь другой молодой женщине, у которой вдруг обнаружилась бы такая же проблема; а она на это ответила такими страшными словами, после которых он и думать не мог о том, чтобы рассказывать о Светланке, а все топтался на своей как бы любознательности. Он и в самом деле разговорил ее, и она стала рассказывать, как старичок доктор принес ей все те игрушки, которые лежали в секретере, и сказал, что это по-видимому все, чем он сможет ей помочь. Что у каждой женщины это проявляется по-своему, но как конкретно, она не может сказать, потому что ни с какой другой так и не встретилась, хотя знает, что такие в городе есть, но чтобы их найти, нужно обращаться к психиатру или к сексопатологу.

Потом он совсем испугался, что она сама догадается, зачем он расспрашивает, ведь он зачем-то к ней пришел, а получалось, что только за этим вот разговором.

Тогда он поймал момент и потащил ее за руку в спальню, как бы шутливо, но очень настойчиво, а она как бы шутливо сопротивлялась и как бы говорила, что без Ирки не будет, но все равно легко дала снять с себя халат, а под халатом не оказалось даже трусиков. Он тоже разделся, но она отослала его сначала в ванную, а потом уже пустила к себе в постель и они лежали рядом, словно муж и жена, словно сын и мать, словно любовник и любовница, продолжая говорить то об одном, то о другом, пока в своих обоюдных поглаживаниях не оказались обеими руками у нее между ног.

- Не мешай, - прошептал он, - дай я это еще раз почувствую.

- Что? - тем же шепотом спросила она.

- Я не знаю, как это выговорить...

- Прям так, как чувствуешь, любыми словами, хоть ругливыми, - совсем заинтриговалась она.

- Понимаешь, наверное, это у всех мужиков такое чувство... ну, как тебе это сказать... когда знаешь, что к этому месту близкой тебе женщины ради ее же удовольствия совсем недавно прикасался другой мужчина... ну, в ее коже, волосиках, слизистой оболочке... что-то изменяется, они как бы другие на ощупь становятся... Вот и с тобой так же, как с Иркой после Димки, - к чему ни дотронусь, вот к этой травушке, к этим мягким угодницам, к этому стебельку, к этим мятинкам, этой вот мягкой луночке, и этой луночке тоже, - все стало как бы неуловимо иным, и я вроде бы как на самом деле чувствую их недавнее вожделение и наслаждение чужой плотью.

- Правда? А если не знаешь?

- Не помню больше такого ощущения. А ты думаешь, Ирка и до этого кому-то давала?

- Нет. Не давала. Я бы почувствовала. Даже скорее, чем ты.

- А этому Димке и в самом деле дала?

- Да.

- А как ты об этом знаешь? Ты его видела?

- Нет. Я чувствую.

- Ты и Светланку так чувствуешь?

- Светланка еще ребенок. А что со Светланкой?! - вдруг с тревогой вскрикнула она, вскакивая с места. - Что-то случилось?

- Да нет, конечно. Я так спросил, к слову.

- Мне что-то очень тревожно за нее стало последнее время...

- Еще бы. Такой возраст начинается. Ляг. Можно я ее поцелую?

- Конечно. Она ведь теперь твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.

- А Борис?

- Сначала поцелуй.

Она поразительно точно предчувствовала каждое намерение его губ и языка, каждое движение его рук, желающих что-то изменить в ее позе; она замирала, когда он этого хотел, напячивалась на его язык, когда он только успевал об этом подумать; разводила руками губы или растягивала их в длину, раздвигала, поднимала, забрасывала себе за голову свои ноги, поворачивалась на бок и делала ногами и руками немыслимые развороты тела с непременно выпяченной к его губам своей гладенькой красавицей; выставлялась к нему задом так, что вместе с бедрами он легко обнимал ее опущенную к постели спину, а ее груди чувствовал коленями между ее колен, и растягивала потом руками свои ягодицы так, чтобы ему удобно было ухватывать губами ту самую дырочку, которую она совсем недавно приказывала ему губами никогда не трогать. И при этом совсем тихо, но упоительно сладко постанывала всем своим телом.

А когда он, наконец, уложил ее на спину с подушкой под ягодицами, она так широко расставила ноги, что губы разошлись чуть ли не на пять сантиметров и обнажили настежь открытый вход в сокровищницу. Как мягко и ласково она принимала его в себя... Как бережно сводила потом ноги, словно укладывая его в такое родное ему, теплое гнездо... А потом призвала его себе на грудь, обняла, тихо прошептала: замри милый, и тут же стала пульсировать влагалищем, наполняясь горячей влагой.

Он был неподдельно счастлив и даже забыл на некоторое время об их общем горе.

- Ты только не спускай сегодня, хорошо?

- Тебе нельзя?

- Можно. Мне всегда можно. Когда только захочешь. И куда захочешь. Хоть в попу засунь и спускай, я только визжать от радости буду.

- Тогда почему?

- Ирочке оставь.

- У меня и на нее хватит.

- Нет. Не хватит. Тебе сегодня ее всю залить надо. С ног до головы.

- Зачем?

- Сделай так. Я тебя прошу. Она сейчас очень ревнует.

- К своей любимой маме? - удивился он. - Совсем нет. Ты же сама видела.

- Ты не обижайся на то, что я скажу. Не знаю, смогу ли я это правильно выразить словами... Одно дело, когда ты меня обласкал и обогрел, и совсем другое, - когда сделал это ради собственного оргазма. Совсем другое. Это совсем разные явления. То, что ты меня обласкал и дал возможность насладиться, вызовет у нее радость, - понимаешь, это на самом деле только чуть больше, чем если бы ты просто меня обнял, или ласково погладил по руке, или поцеловал в щечку, или приятно похлопал по попе. Ты сделал все то же, только вошел для этого внутрь меня. Там ведь то же самое тело, что и мои плечи, мои щеки, моя рука. Одно и то же тело. И то, что тебе так приятна ее мама, тоже ей в радость. А оргазм... это только для нее. Для единственной.

- Но ведь я при ней тебе спускал. Она радовалась этому. Я видел и чувствовал.

- Да. Ведь она дарила мне тебя. Знаешь как приятно делать подарки близким людям. Даже приятнее, чем их получать. Особенно если наяву видишь неописуемый восторг. Ты все-таки сделай, как я прошу.

- Хорошо.

- Только не выходи. Будь там. Сколько сможешь долго.

- Конечно. Хоть всю вечность.

Господи, как она до этого додумалась? "Там ведь то же самое тело, что и плечи, и щеки..." Почему он не додумался до такого сам, когда ему казалось, что он оскверняет свою дочь? Ведь это в самом деле так просто и ясно.

Так просто и ясно. И вовсе он ее не осквернил. Только ближе стал. На целую вечность.

- А при ней можно?

- Когда-то можно, а когда-то нет. Мы почувствуем. Если ты не почувствуешь, она скажет тебе.

- Ирка?

- Нет. Моя...

- Ой! - еще ниже наклонился он к ней. - Я так и без разрешения выльюсь.

- Прости. Это я... как Сережке своему, - совсем тихо прошептала она.

- Нет. Наоборот. Говори так. Называй ее так. Мне нравится. Очень нравится. Иди ко мне. Ближе. Ближе. Подними, подними ее. Что она чувствует? Говори, говори.

Она стала задыхаться от нового прилива страсти.

- Витенька, сыночек мой... Все чувствую... Выливай... ты слышишь, она говорит тебе то же самое... слышишь?.. чувствуешь?.. Лей... лей...

- Да, - выдохнул он, - слышу...

- Нет. Подожди. Родной мой. Лучше в Ирочку. В доченьку мою. Пожалуйста...

Он бы не сумел сдержаться, если бы вдруг не вспомнил, зачем он на самом деле пришел. В доченьку мою. Доченьку мою. Доченьку.

И он опал.

Они пролежали без движения несколько минут. Молча. Он в ней, она в нем.

А когда почти успокоились, он спросил:

- Он все еще в тебе? Сергей.

- Да, - ответила она тихо. - Только говорит теперь твоим голосом. И твоими словами.

- Расскажи мне что-нибудь.

- Что?

- Не знаю. Что-нибудь такое, чего больше никому не рассказываешь.

- А ты такое расскажешь?

- Я почти все Иринке говорю.

- Почти же. А мое ей расскажешь?

- Нет. Не расскажу. Правда.

[Sarikov]

- Как я в рот училась. Никому не говорила. И никогда не скажу. Слушай. Это был зубной врач. Симпатичный такой, чернявый. Я у него зуб попалась лечить. Ну, конечно, заигрывать стал. И как бы в шутку сказал, что он с женщинами только в рот. И неженатым оказался. Домой к себе пригласил. А я и пошла. Ну, как начали, это я пропущу. Он и в самом деле только в рот хотел. Сначала просто, как умею. А потом стал учить, как надо. Давал выпить три таблетки, одну от рвоты, другую от кашля, третью не помню от чего. Я выпивала. За полчаса до этого. Потом укладывал меня на специальный такой узкий топчан, лицом вверх, а под шею подкладывал мягкий валик, чтобы голова запрокинутой оказалась. Сам становился сзади и давал сначала только головку, для слюны, и просил, чтобы я пошире расставляла ноги и показывала ему мою... дичь... так он ее называл, и чтобы гладила ее, теребила и все такое разное... у него от этого он сильно вставал. Длинный такой, тонкий, чуточку загнутый вверх. И блестящий, он его каким-то маслом смазывал, совсем не противным. Потом сразу говорил: начали! Я должна была сделать выдох, глубокий вдох и снова выдох, но не полный, после чего он вслух отсчитывал девять секунд. В это время он просовывал его в меня. Такой всегда осторожный и чуткий был, малейшие мои реакции улавливал. У меня только поначалу рвотный рефлекс срабатывал, и в одном месте, в самом начале пищевода, сильная боль была от растягивания. А потом быстро привыкла, даже не закашливалась, а через две недели уже и таблетки были не нужны. Главное, говорил, правильное дыхание. Через каждые девять секунд извлекал головку в рот, чтобы я снова повторила выдох-вдох-неполный выдох. И опять туда, в самую шею, я его конец вот здесь чувствовала, под трахеей, он почти до ямки доходил, когда спускал. А когда спускал, предупреждал сначала, а потом под затылок меня руками брал и так крепко насаживал на себя, что я пошевелить головой не могла, а верхней губой ему под самый корень, в мошонку упиралась. И каждую его струю чувствовала, вот здесь, в груди. Больше месяца к нему ходила. И во всех других положениях научилась. А потом он привел еще одну. С короткой шеей. Сказал мне: или двоих, или ее одну. Я с ним очень легко рассталась. Сразу же, в тот же день. И с тех пор не видела. А это уже давно было. Я потом медицинские книжки читала, оказывается есть специальный прибор, эзофагоскоп называется, его тоже примерно так вводят, до самого желудка. А я так его член принимала... А твой получилось пропустить до конца только мягким, а когда он напрягся, мне очень больно было. Ты больше так не напрягай, хорошо?

- Хорошо.

- Ты слышишь? - вдруг перешла она на совсем тихий шепот. - Чувствуешь?

- Что?

- Она опять что-то тебе говорит. Как в тот раз, помнишь? А он вроде как отвечает.

- Слышу. О чем они, ты понимаешь?

- Не знаю.

- Ну и пусть разговаривают. Не будем им мешать.

- Да. Не будем. Теперь ты расскажи.

- Хорошо. Я вспомнил одно. Тоже никому не говорил, даже Иринке. Стыдно. Меня первый раз поцеловала его губами наша фельдшерица, в соседней деревне она жила. Но я совсем не об этом. В общем, у меня в детстве был фимоз. До тринадцати лет. Это когда крайняя плоть так срастается с головкой, что не слезает с нее. У нас в деревне мальчишек тогда много было, а из колонии как раз вернулся Сява, ему уже лет девятнадцать было, он научил всех мастурбировать. Собирались в посадке и друг перед другом выпендривались, у кого больше, крепче, кто быстрее всех спустит и так далее, много всяких параметров насочиняли. И у всех голая головка получалась, кроме меня. Знаешь, как называется? Залупа. Как я ни старался, никак не мог ее обнажить, а главное, спускал позже всех или вообще не шло, потому что последним оставался, и все смотрели на меня и начинали смеяться. И прозвище ко мне прилепилось такое: беззалупа. Дрался конечно из-за него, свирепел, но от этого оно еще сильнее прилипло. У меня к тому времени он очень быстро расти начал. У всех как положено, равномерно рос, а у меня как назло почти только в толщину. Из-за того, что крайняя плоть не пускала, - так все говорили. И кожа над ним почти перестала смещаться, так натягивалась из-за его толщины, когда он напрягался. В общем, мастурбация у меня совсем перестала получаться. Так знаешь, что я придумал? Брал в руку и начинал пальцами нажимать в разных местах, вроде как на флейте. И от этого становилось так щекотно, что я через некоторое время спускал. Гораздо сильнее, чем от обычной мастурбации. У меня и сейчас так иногда получается, когда Ирка начинает баловаться. Флейтист. Это я со злости так себя прозывал, когда за что-нибудь ненавидел. А исправила меня эта самая фельдшерица. Санька, троюродная сестра, к ней привела. Не сказала, конечно, зачем. Оставила у нее в кабинете и та сама стала расспрашивать. То ли ее белый халат на меня подействовал, то ли уговаривать она умела, но я ей все-таки показал, а она, как сейчас помню, сказала: так это же чепуха, это я и сама тебе прямо сейчас исправлю. И исправила. Больно конечно было, хоть он у меня и онемел от какой-то жидкости, и крови было много, я и не знаю, что она там с ним делала, видел только, как она металлической лопаткой отковыривала от головки эту самую непускалку. А потом перевязала и сказала, чтобы я на следующий день обязательно пришел. Вот на следующий день она и поцеловала его зачем-то. И что-то хорошее о нем сказала, уже не помню, что. И он после этого пошел у меня не только в толщину, но и в длину. И стал таким, какой сейчас.

- Они опять о чем-то разговаривают, слышишь?

- Слышу.

- Как на флейте...

Она прошептала эти слова очень серьезно и совсем не обидно. Ему даже приятно стало от них.

- А что Борис?

- Борис? Рассказать, как он все это со мной делает?

- Расскажи.

Она стала рассказывать. Все. Не упуская самых тонких подробностей. С самого начала и до сего дня. И ничего не стеснялась. А он то лежал на ней, то перекладывал ее на бок, то ложил на живот, то садил на себя, - не то любовник, не то сын, не то муж... а она все говорила и говорила, то и дело останавливаясь, чтобы шепнуть сокровенное:

- Слышишь? Снова. Что-то очень ласковое, никак не разберу, что.

Или:

- Что с ним? Она сказала что-то обидное?

Или:

- Ты чувствуешь? Нет, ты чувствуешь? Она же ему все сама что-то рассказывает, помимо меня.

А завершила свой рассказ совсем неожиданно для него:

- А он не умеет с нею разговаривать. И не научится. Он совсем другой, из чужой жизни. Конечно, я наверное смогу ужиться с ним, даже на годы. С ним это не трудно. И даже быть как бы счастливой. Но ты понял, как он хочет меня? Для кончания. Вся его пятнадцатиминутная процедура туда-сюда-двигания подчинена только ожидаемому им оргазму. Все ради этого слива. Ничего другого он просто не понимает.

А потом вдруг ляпнула, глядя прямо в его глаза:

- Ты отдал меня ему взаймы? Чтобы побаловать эту мою ненасытную девочку, да?

Может она совсем свихнулась? Или это он уже свихнулся?

- Нет. Я хочу, чтобы твоя девочка нашла себе достойного мальчика и любилась с ним, как ей захочется.

- А если она такого больше не найдет?

- Жизнь покажет.

- Жизнь скоротечна, - грустно заметила она. - Не успеешь как следует родиться, а уже и обратно собираться пора...

Он ничего не ответил.

- И-и-и-и! - испуганно вдруг изумилась она, - Витька, уже полдесятого! Господи, три часа я тебя в себе держу! И Иринка не звонит, противная. Слазь сейчас же. Мойся и выметайся побыстрее...



Он шел домой с таким ощущением, будто совершил только что некое открытие. И даже не одно. Только все еще никак не мог понять, радостные они или горькие.

Иринка ждала его с частично накрытым столом, чистые тарелки были приготовлены для рагу. По всему видать мама уже позвонила...

- Что-то долго ты добирался, - упрекнула. - Поздний у нас ужин получается.

- Потом ужин, - сказал он, хватая ее за талию. - Скучала сильно?

- Сильно.

Он снял с нее халат, а под ним не оказалось даже трусиков. И она подбрила свою девочку. Так, как у мамы.

Он терзал ее всего около получаса. А потом начал поливать. Сначала одну струю внутрь, куда и положено. А потом на живот, на грудь, на лицо, в губы, залил глаза, уши и нос. Она фыркала, жмурилась и изумленно вскрикивала:

- Что ты делаешь! Сумасшедший! Что с тобой?

И облизывалась как котенок, и растирала перламутровую жидкость по лицу, грудям, животу и счастливо смеялась:

- Ну и гигант! Прям как из брандспойта! Где ты столько накопил?! Я теперь тебя каждую неделю буду к маме отправлять. На заправку.

И потом вообще не пожелала мыться, даже за стол села голая и немытая, только руки слегка сполоснула, - мол, когда это еще такое будет!

Он стал рассказывать ей свои неудачные попытки приобщить маму к Светланкиной проблеме, затем немного пересказал о ее Борисе, то, что она и сама дочери расскажет. Говорил подробно и много, чтобы скрыть непередаваемое, чего Ирка с его голоса никогда не должна услышать.

- Ты ей хоть немножко... кончил?

- Нет.

- Почему!?

- Да я ее просто слегка приласкал. Она без тебя не хочет. Стесняется, наверное.

- Противный. Не мог настоять?

- Ее есть сейчас кому поливать.

- Поливать? - засмеялась она. И стала хохотать во весь голос. - Ой, я не могу! Поливать. Это уж точно.

А потом, насмеявшись, вдруг выдала придуманный по ходу смеха афоризм:

- Да уж, и стареющая роза нуждается в поливе, чтобы хоть немного цвести.



В пятницу Ирина пришла домой чуть позже Виктора.

- В общем, так. Я встретила Лерку, ты ее еще не знаешь, я с ней познакомилась весной на выставке нашей фирмы. Нас приглашают в гости в одну компанию. Девчонка вроде ничего, интеллигентная. С мужем была и сынишкой, лет восьми. А компания, значит, такая. Четыре женатых пары. Все интеллигенты. Одна пара вообще врачи. Филолог, художник есть, директор какой-то фирмы, ну и остальные того же круга. У всех дети. В общем, порядочные люди. Собираются каждую пятницу. На Правом берегу, здесь адрес. Общаются, сексованные фильмы смотрят, - так Лерка сказала, - класс, да? - отдыхают, а главное - она сказала - все раскомплексованные. Никаких условностей. Говорить можно на любые темы. И все примерно нашего возраста. В общем, я наперед согласилась на всякий случай - я ведь в брюках своих так еще никому и не показывалась. Конечно, если не хочешь, не пойдем. Я предупредила, что такой вариант возможен.

[Sarikov]

- Ну, можно и пойти. Сейчас полпятого. На когда это?

- Прямо сейчас. Они тоже туда, только сынишку к родителям отведут. Муж у нее тоже ничего. Приличный. Может, и групповуху там устроят, - засмеялась она, - так я бы такому дала.

Завелась своими горизонтальными шуточками. Это означало, что настроение у нее близкое к игриво-озорному, а когда она бывает такою в компании, то всегда находится в центре внимания.

- Ладно. Пойдем.

- А тебе Лерка понравится. Ручаюсь. Гульнем напоследок. В следующую субботу дети уже приезжают, потом не разгуляешься.

В пять они уже были на улице. В новых брюках она выглядела просто великолепно, и он радовался, вместе с нею переживая восхищенные взгляды прохожих.

На Правый берег они добрались маршруткой, дом нашли быстро, открыла им очень миловидная женщина лет тридцати, - наверное хозяйка, а за ее спиной и довольная Лерка показалась.

Приняли их очень радушно. Ирку даже восторженно. Перезнакомились.

Бородатый Славик с хвостиком на затылке сразу оказался художником, а его жена Юлечка русскоязычницей. Виктор не совсем понял ее действительное амплуа, но отметил про себя, что длиннющие губы на ее худеньком лице вполне могут скрывать в себе настоящий русский язык.

Лерка и в самом деле ему понравилась. Очень миниатюрная, весьма обаятельная и элегантная блондинка. Обаяла преимущественно выправкой, но и все остальное было очень даже ничего. И профессия хорошо звучала, - представитель фирмы "Аскона". Муж у нее почти красавчик. Представитель другой фирмы, "Абас". И имя подходящее внешности - Жан. Впрочем, ему подошло бы и Жанна.

Позолоченная брюнетка Лидочка вообще была директором межрегиональной фирмы, правда в каком-то там смысле техническим. Имела два образования, правда, не сказала каких. И приличные формы, совсем, правда, не жирные, - состоятельные груди, туго выступающий под платьем животик, пухлые губки с брюнетовым пушком, ямочки на щеках. Ее супруг Миша, почти босс по автомобильному стеклу, возможно при той же фирме, производил впечатление силача с высшим образованием. Оба были здорово загоревшими, по-видимому, недавно с Черного моря. И оба сунули Виктору свои персональные визитки.

И наконец, хозяева квартиры, потомственные врачи Флора и Валентин, она эндокринолог, а он акушер-гинеколог. Акушер-гинеколог возился с видеомагнитофоном и непрерывно чертыхался, а эндокринолог Флора принялась ухаживать за вновь прибывшими гостями. Она тоже имела мягкие формы, большие, слегка даже выпяченные глаза, что, однако, совсем не сказывалось на ее миловидности, а на передней поверхности шеи у нее угадывалась некоторая избыточная полнота, вероятно профессионального происхождения.

Виктор представился как шлифовальщик, а Ирка, как и положено, после некоторой паузы добавила: драгоценных материалов, на что все присутствующие сделали соответствующий знак бровями, показывая, что они правильно оценили хорошо преподнесенную визитку.

Валентин, наконец, перестал чертыхаться, сдался, сообщив, что кина сегодня не будет, что это всегда так бывает, вроде как назло, - его видик совсем скопытился. Все выразили сожаление, поскольку намечалось что-то грандиозное, совсем новое и нетривиальное.

Они продолжали обсуждать какие-то знаменитые фильмы, щеголяя фамилиями режиссеров, продюссеров, актеров и звукооператоров. Принесенную гостями бутылку коньяка обсудили со знанием всех тонкостей коньячного производства. Коньяк был и в самом деле настоящий, хотя по вкусу не отличался от того пойла, что уже стояло в шикарных бутылках на длинном столике, журнальном по высоте и почти теннисном по площади.

Квартира у Флоры и Валентина была, конечно, грандиозная, досталась им от Валиных родителей, тоже бывших акушеров-гинекологов. Обговорили квартиру, потом обстановку, и новые гости узнали много интересного об испанской и финской мебели, о тонких отличиях иранских ковров от турецких и о том, как их надо выявлять, чтобы не дать маху.

Эрудиция всей компании поражала своей широтой, - говорили о готике Гигера, ценах на итальянскую обувь, правах сексуальных меньшинств, операх Верди и первой скрипке симфонического оркестра Вячеслава Реди, о жене Сальвадора Дали, преимуществах банутовых презервативов и еще много о чем; языками ворочали с настоящим изыском, наслаждаясь удачными оборотами собственной речи, периодически покуривали, но при пятиметровой высоте стен задымленности почти не ощущалось. Пили без тостов, понемногу, но закусывали только конфетами и фруктовыми ломтиками, так что вскоре стали проявлять свои лучшие качества и коньячно-водочные изделия. Женщины развеселились, стали таинственно перешептываться, потом совсем распоясались по поводу разных мужских и женских достоинств, стали подтрунивать над Юлей и Жаном, что у них прошлый раз что-то не получилось, подстрекали попробовать еще раз, тем более, что новые гости могут помочь советами. Юлечка как бы смущалась, а ее муж Славик, наоборот, стал им поддакивать, но в то же время оправдывать ее, что она, мол, просто была не в форме, а Жан взял неправильный угол и вообще неправильно ложил ее на банку. Юля тут же успешно перевела разговор в интеллектуальное русло, заверив, что слова "ложить" в русском языке не существует, а есть слово "класть", затеяла таким образом десятисторонний филологический коллоквиум, и даже толстый орфографический словарь, в котором и на самом деле не оказалось этого слова, не внес согласия в разгоревшийся диспут.

Юльку похвалили за умение выкручиваться из деликатных ситуаций, но напомнили, что они с Жаном все равно в пролете и пора бы им уже реабилитироваться. И Славик сказал: давайте, не посрамите честь мундиров.

- Чо, в платье, что ли? - уже смеясь, огрызнулась Юлька. - Давай, сам снимай.

Славик тут же выполнил указание жены, оставив ее в трусах и телесного цвета лифчике.

- Давай Жан, снимай остальные доспехи и укладывай ее. Или улаживай, - сказал Славик, вызвав новую волну веселого интеллектуального оживления в зале.

Жан стянул рубашку, брюки, трусы и носки, обстоятельно все сложил на тумбочку, потом снял с Юльки лифчик, ее груди сразу уронились вниз, они были небольшими, но далеко не слегка вытянутыми, видимо она когда-то кормила ими или по меньшей мере не смогла сохранить подтянутыми при беременности. Подвел ее к банкетке, услужливо выдвинутой уже к самому центру залы. Банкетка была необычная, длинная, на четыре сидения, причем, отдельные места обозначались мягкими выемками, создающими впечатление волн на ее поверхности.

Она перекинула одну ногу через банкетку и затем легла на спину. Он и в самом деле начал укладывать ее плечи так, чтобы они оказались в самой глубине выемки на банкетке, а кто-то возражал, что не так же, мол, надо наоборот, повыше их нужно выставить, но он не обращал внимания на советы со стороны, а спрашивал у Юльки, как ей будет лучше. Потом перекинул ногу через ее живот и положил свой, вполне приличный для такого красавчика шланг ей между грудей и стал натягивать их поверх него.

Скоро Виктору стал понятен смысл затеивающейся игры. Юлька должна была достать губами до головки Жаниного отростка, но при этом ее соски должны были оставаться сомкнутыми над ним. Фокус, значит, состоял и в изворотливости ее шеи и, в не меньшей мере, в способностях Жана отреагировать соответствующим напряжением, поскольку поддерживать руками ему разрешалось только шею или затылок своей партнерши, а ей только соски свои содержать в полном смыкании. Они приступили к намеченной процедуре, а болельщики стали подбадривать замечаниями и экспресс-советами, совсем по-детски развеселившись и хлопая в ладоши. И Виктор с Иринкой тоже развеселились и тоже давали свои советы.

У Юльки долго не получалось достать, она смешно вытягивала трубочкой губы, а Жан помогал ей, притягивая к себе ее голову, но его головка упиралась ей в подбородок и она могла достать ее только языком, поскольку, как он ни старался, у него никак не получался угол, то есть он никак не мог его напрячь до нужной степени и поднять к ее губам.

- На Иринку, на Иринку смотри, - посоветовал ему кто-то из женщин.

Он и в самом деле стал смотреть на выпяченные под кофточкой Иринкины соски, а та почти не смутилась, даже выпятилась навстречу его глазам; потом вниз, на брюки, на просвечивающие под ними ее шикарные белые трусики и на эту кокетливо глубокую бороздку между ее ног, и тогда у него сразу встал так, что Юлька не только поймала его губами, но и обхватила ими всю головку целиком. Все зааплодировали, радостно похлопывая отличившихся игроков по доступным местам.

- Приз победительнице! - крикнул Славик, и мужчины стали стягивать с себя одежду и складывать ее на тумбочку, аккуратно, каждый на отдельное место.

Ирка снова уселась на диван по другую от Виктора сторону залы, стала поправлять прическу, когда к ней подсела Лерка и стала что-то шептать, а та, бросив все еще смеющийся взгляд в его сторону, что-то ей ответила и тогда Лерка последовала к нему.

- Иринка разрешила мне с тобой немножко пошалить. Она сказала, что я тебе понравилась.

- А муж?

- Заранее разрешил. Тебе спрашиваться не обязательно.

Мужчины уже разделись, а Юлька все лежала в трусах на банкетке, ожидая обещанного приза. Жан, заметив Лерку возле Виктора, подошел к ним, спросил у него:

- Как тебе моя жена?

Виктор сделал достаточно выразительный позитивный физиономический жест.

- Попробуй поближе. Не пожалеешь, - поощряюще добавил Жан.

Виктор метнул взгляд в сторону Иринки и та ответила ему легким смыканием ресниц. Ее уже заняла хозяйка дома Флора, они держали в руках рюмки и о чем-то беседовали.

Славик что-то рассказывал голым мужикам о трусах своей жены, а они сгрудились вокруг нее и слушали, помахивая своими жуликоватыми жевчиками. Ирка с забавным озорным интересом бросала на них коротенькие взгляды, не переставая говорить с Флорой.

Наконец, Славик стянул с Юльки трусы через высоко задранные ноги, не дав им при этом опуститься, а оттянув к животу и выставив голую промежность к Валентину, который, прекратив разминать своего чижика, начал вставлять его в Юлькино влагалище. Он не очень-то вставлялся, Юлька была сухой, и Валя выпустил на щель длинную сосульку слюны, попав точно в цель и принявшись растирать плевок головкой по ее губам. На Виктора этот прием подействовал неприятно, и на Иринку тоже, он заметил, как дернулись ее щеки, но вдруг почувствовал, что Жану она даст, и тот таки отработает сегодня его жену, прямо при нем, пока он будет отрабатывать его Лерку, поскольку прятаться друг от друга здесь, видимо, совсем не принято. Но пока на его жену как бы почти не обращали внимания, они все были очень предупредительны, может быть ждали, что она сама разденется и подставит себя кому-нибудь, вот так, как Лерка сейчас пытается подставить себя Виктору, или Виктор сам разденет жену и подставит ее под кого-нибудь, как это продемонстрировал только что Славик. Они были настоящими интеллигентами и принимали в свою компанию новеньких очень осторожно и ненавязчиво.

Валя в конце концов проник сквозь смоченное его слюной отверстие, от чего Юлька издала долго готовящийся ею соответствующий стон, а ее муж, все еще стоя над нею задом к ее лицу и придерживая раскоряченные ноги, ободряюще-любовно похлопал ладошкой по ее лобку. Затем он освободил свое место, предоставив возможность жене продемонстрировать окружающим талант воистину знойной женщины, мечты художника. Она картинно извивалась всем телом, танцевала ягодицами по банкетке, а умелыми ножками по разным частям тела партнера, или делала ими замысловатые воздушные па, как это умеют особо одаренные балерины. Она натягивала свои грудки к губам и томно лизала соски, качая от как бы неописуемого русскими словами вожделения свою голову, украдкой при этом стрельнув пару раз взглядом в сторону Виктора. Валю быстро сменил Миша, и он тоже не сразу вставил, хотя отверстие у Юльки было уже как бы раздолбано, и тоже сплюнул на нее и размазал слюну, а потом сравнительно быстро проткнулся извивающимся с боку на бок полумягким мужичком, совсем не соответствующим мускулистой натуре хозяина. Юлька снова издала положенный стон и затанцевала с новой энергией, когда у Миши все пошло как по маслу и даже его мужичок выпрямился в ее знойном влагалище. Стал готовиться к процедуре и Жан, анонируя свой обмякший член у нее перед носом, а затем, когда тот чуть затугел, переходя к исходной позиции, намереваясь заменить Мишу.

И в этот момент раздался обескураживший всех Леркин возглас:

- И-и-и-и! Ни-че-го себе!

Это она обнажила, наконец, Викторов ноган, дышлом выставившийся прямо перед ее носом.

- Девки! Вы только гляньте! Монстр!!

Глянули не только девки, а все присутствующие в зале, даже Юлька опустила поднятые к Мише ягодицы и уставилась на неожиданное диво.

Потом стали переводить взгляды на все еще восседающую на диване Ирку, а та смотрела в какую-то незаметную точку над Юлькиным животом, никак не скрывая гордости и даже некоторого самозабвенного высокомерия, - мол, смотрите, что я имею в себе, пока вас балуют малокровными полуфабрикатами.

- Я первая открыла! Ирунчик, можно? - воскликнула Лерка, поворачивая лицо к его жене, а та согласно ответила ей своей снисходительной, но вовсе не обидной улыбкой.

И Лерка моментально достала пакетик из кармашка своего платья, а в пакетике оказался презерватив и она извиняющимся тоном приговаривала: "пока только так, мы же с вами впервые...", в то время, как натягивала на него очень тонкую и совершенно прозрачную резину, удивительно мягко и прочно охватывающую его кожу и совсем не стесняющую перекатывания крайней плоти, причем, что странно, дотянувшуюся до самого основания его ствола. Вот это изделие! - отметил он про себя, пока Лерка лихорадочно стягивала трусы из-под платья и затем, забыв его снять, залезла на Виктора с ногами и стала спешно насаживаться промежностью, будто боясь, что он сейчас упадет и насаживаться станет не на что.

- Платье, платье хоть сними, - упрекнул ее в излишней поспешности Жан, но ей было не до платья, и тогда Жан сам снял его через поднятые ею руки и она осталась только в прозрачном лифчике и золотой цепочке. А сзади подскочила сидевшая в сторонке Лида и стала освобождать Виктора от брюк, которые были только приспущены до этого Леркой, вытягивая их вместе с плавками, и ему пришлось даже упереться руками в спинки кресла, чтобы она не стащила и его вместе с брюками и Леркой.

Зрелище было еще то, его ствол не подвел своих хозяев, показал себя таким, каким бывает в минуты самого высокого вдохновения и наполнения. Их сразу обступили, и все с почти не скрываемой завистью смотрели то на открытый Леркин рот, то на место еще не завершенного соития, и только Ирка осталась на своем месте, с великодушным видом распробывая напиток из своей рюмки и как бы не отвлекаясь на банальности.

Как ни странно, Лерка все еще не подмокла, была совсем сухая и зацепистая, и он только вдавливал в нее ее мягкие губы и никак не мог проскочить их. Презерватив оказался совсем не скользким. Чувствуя назревшую проблему, она соскочила с него на колени, схватила ртом головку, стала крутить своей головой как заведенная, мычать и слюнявить поверхность густой слюной и он вдруг заметил презрительный и брезгливый Иркин взгляд на обильные паутинки, свисающие с Леркиного рта. Она снова вскочила на него, сходу удачно насадилась отверстием и стала медленно оседать, словно на дубовый сук или жупел какой-нибудь, то сцепив зубы, то судорожно раскрывая рот и выпячивая глаза от распирающих ее ощущений. Наконец, она коснулась растянутыми губами его промежности и жалобно выдохнула:

- Ху-у-у-уг... Как здорово... До самой печенки...

[Sarikov]

И стала умащиваться, елозя своей кучерявой растительностью по его волосам.

- Ха-а-а-ах... Держите меня, я сейчас уписаюсь... Ой! Ой! Неси на банку. Неси меня на банку. Мальчики, снимите с меня лифчик, путь прижмет меня к себе. О-о-о-й! Дави, дави!

Виктор поднялся рывком и понес ее, как на вешалке, к банкетке. Она была легкая, как пушинка. Поймал на ходу поощряющий Иркин взгляд: давай, покажи ей нас, раздолбай ее, сделай из нее сплошную дыру с туннелью.

Лерка только вначале испугалась, застыла на несколько моментов расставленными в стороны руками и ногами, будто он ее до позвоночника достал. А потом завизжала и заржала от небывалого удовольствия.

- Это же Гарри Флетчер... Девчонки... Настоящий Гарри... Монстр...

Он перевернул ее в раковую шейку. Потом в поющего попа. Потом в коромысло. Потом в северное сияние. В бублик. В калач. В запыхалку. В лестницу инков. Вертолет. Деепричастие. Ниагарский водопад...

Она кряхтела, ржала, мычала, кудахтала и взвизгивала. У нее почти все как-нибудь получалось и она победоносно поглядывала на трех голых баб, выстроившихся рядом, пытающихся в уме повторить ее движения и постоянно переспрашивающих у него: а это как?, а это?, а он повторял им названия поз и действий, придуманных еще сто лет назад, когда они с Иркой были совсем юными.

Мужики стояли во втором ряду и только Ирка продолжала сидеть. И он снова поймал ее взгляд, а в нем было осуждающее недоумение: как ты можешь?, это же наши слова... И он сразу осекся. И даже не заметил, как под ним оказалась врачиха Флора. А следующей он стал ворочать Юльку. А потом черно-волосатую Лиду, проросшую длинной щетиной от лобка до самой крестцовой ямки и болтающую грудями, словно выменем.

Она уселась на нем и стала просить мальчиков, чтобы как в фильме про пирамиды. А мальчики стали натягивать на себя презервативы. Точно такие же, как был на нем. И хлопать Лидку по ягодицам. И разминать их руками. А она прильнула к нему и шептала что-то неразборчивое с иностранными именами. Потом вдруг вскрикнула, поехала по нему своими дынями и животом, но ее тут же остановили и оттянули назад чьи-то руки, а потом он почувствовал посторонние толчки. Кто-то засадил ей еще и в задницу. И она захрапела и заржала, заухала и заохала... Заходилась ходуном на двух вставленных в нее стержнях. И он тоже отчетливо слышал мягкие толчки в тыловище своего ногана, плотно обнятого ее влагалищем.

Он посмотрел на свою Ирку. К ней подсел Валентин, обнял за плечи, опустив ладонь на ее грудь. Что-то тихо заговорил. А она как бы совсем не реагировала, смотрела в одну незаметную точку, расположенную где-то в двадцати пяти сантиметрах над животом Виктора.

>Ирка, ты слышишь, я зову тебя. Где ты? Куда ты спряталась?

Она не отвечала. Будто ее совсем не было рядом.

А на месте Лиды уже умостилась Лерка. И вскоре тоже получила в задницу чей-то член. И тоже заохала и заухала. И просила, чтобы так, как Патрисию. А потом как Жак Нутье Линду. Русскоязычница долбаная.

Валентин уже взялся за обе Иркины груди и лез языком к мочке уха. А она абсолютно не реагировала. И смотрела в ту же точку, где теперь уже находилась Флорина спина.

Во Флорину задницу кто-то долго не мог попасть. Она растягивала свои ягодицы руками, больно упершись подбородком в ключицу Виктора. Он помог ей растягивать своими, одновременно натягивая на себя, чтобы она нечаянно не выскочила. Наконец, у того вялого фрайера получилось и Виктор отпустил свои руки.

А Иркины груди все тискал Валентин, забравшись снизу правой рукой уже ей под кофточку. А она то смотрела странным взглядом на его шастающую под материей руку, то возвращалась к той же невидимой точке.

Все женщины получили положенное им. Настала очередь его жены.

Это общее предвкушение как бы повисло в атмосфере роскошной залы, все еще освещаемой из окна, хотя кто-то уже включил и хрустальную люстру.

Флора потянула Виктора на его кресло, сама уселась рядом с ним, обняв его за живот и приготовившись к ожидаемому представлению.

>Ирка, что с тобой? Зачем ты прячешься? Отзовись. Я хочу услышать твой голос.

Никакого ответа. Она закрылась. Спряталась где-то в глубине своего тела. Может от стыда. Может еще от чего-то.

Мальчики уже вернулись из ванной, деловито, с тщательным соблюдением хорошо заученных требований половой антисептики, меняли презервативы.

- Правда, классная резинка? Это Валя достал, - зашептала на ухо Флора, - в Дании на симпозиуме был.

А Ирка смотрела в ту же, пустую на какое-то время точку.

К ней подошел Жан и протянул обе руки. Сам трогать не стал. Ждал, когда она поднимется.

И она поднялась.

И это было сигналом согласия.

Они не спеша окружили ее с трех сторон, оставив свободное место, чтобы зрителям с кресла, где вокруг Виктора сгрудились голые телки, было все хорошо видно.

- Она у тебя очень славная, - прошептала Флора. - Возьми меня здесь, засунь палец. Шевели им немножко.

- И мне, - так же тихо прошептала Лерка.

Расстегивать ее брюки стал Жан. Она опустила слегка на бок голову и прикрыла глаза. Пока Жан осторожно стягивал эластичную ткань, Славик и Валя взяли каждый по ее руке и стали гладить их ладонями, а Миша просунул сзади руки под кофточку, стал мять ее груди. Она покорно приподняла одну, потом другую ногу, позволила Жану раздвинуть их на ширину плеч. Он потрогал ее трусики между ног и Виктор успел понять, что они совсем сухие. Трое других сняли с нее кофточку, и затем каждый занялся своим: кто лапал ее груди, кто гладил живот, кто ягодицы, кто в это время щупал через трусики ее выпяченную девочку, потом они менялись, каждый облапывал все участки ее тела, пока Валя не снял с нее трусики и тогда она осталась перед ними совсем голая.

- У тебя снова встает, - прошептала Флора. - Можно я на него сяду?

- Нет, - ответил он.

- А я? - наклонилась к нему Лерка.

- Нет.

Они совсем не обиделись.

Валя и Славик взяли Ирку с двух сторон под бедра и ягодицы, подняли так, что она оказалась сидящей на их руках с широко расставленными бедрами, сзади ее подмышки поддерживал Миша, протягивая пальцы до самых грудей. Они развернули ее обнаженной девочкой к его креслу, а Миша еще и опустил ее спину, и так понесли к банкетке. Она не открывала глаз и не сопротивлялась ни единому их намерению. А по лицу ее совершенно невозможно было понять, нравится ей все это или нет.

>Ирка! Ирка! Откликнись! Ну скажи же хоть что-нибудь! Тебя же сейчас ебать будут!

Они аккуратно и бережно уложили ее спиной на банкетку. Скрестили руки за головой. Подтянули пятки к ягодицам и широко развели ноги. И застыли все.

Они, конечно, не знали, что от нее можно тронуться, когда она лежит в таком положении. Потерять не только голову, а все свое существо, вместе со всем своим прошлым, настоящим и будущим. Они ожидали увидеть то, что видят в своих женщинах. К чему они привыкли. К чему привык акушер-гинеколог Валя.

А она из совсем другой породы. Это отпечаталось на их восторженных и ничего не понимающих лицах. И передалось на лица их женщин.

Виктор хорошо представлял себе, что творилось сейчас в жеребиных телах. Он сам не раз все это испытывал. Будто стоишь на самом краешке пропасти и смотришь в ее глубину. Нет, не пропасти, - глубокого и необъятного оврага, с края которого так же захватывает дух, но не так страшно, а хочется катиться и катиться по влажной от горячей росы траве...

А Ирка чувствовала их закоченелые взгляды. И будто задышала огнем из расщелины прямо в их глаза. Смотрите, сходите с ума, берите меня, жеребцы, пока я перед вами голая, пока я согласна, пока муж согласен, пока я даю вам свою девочку, заходите, пока я не передумала и не спрятала ее от вас. И стала зазывать в себя разошедшимися в стороны губами, открывшими розовую мякоть и маленькое отверстие в самом низу расщелины, обещающее сжать в своих объятиях.

Он чувствовал, как хочется им сейчас каждому прикоснуться к ней губами. Он хорошо знает это жуткое, почти мистическое влечение.

Но они интеллигенты. Они дрожат, но сдерживаются. Они заранее решили как-то иначе. И не будут отступать от своего графика.

Или они просто совсем другие. Из другой породы.

Миша переместился к ней за голову, стал на колени и обхватил ладонями ее груди. А она при этом отвернула далеко в сторону лицо, видимо желая спрятать его от мужа. Чтобы он не видел ее сладких мук. Или еще зачем-нибудь. Славик и Валя стали у ее бедер, придерживая и поглаживая их, от коленок до самых губ. А Жан подвел свой впервые так крепко напрягшийся отросток к ее преддверию и нажал, расположившись так, чтобы всем было видно. Иркино отверстие только совсем немного кокетливо как бы посопротивлялось и затем впустило его, упруго обхватив успевшими увлажниться губами. И он застыл, не двигаясь, пока она его обминала и подсасывала влагалищем. И все увидели необычные движения стенки ее живота, - так она делает, когда сосет.

Хорошо хоть не сплюнул. Виктор вдруг ясно осознал, что если бы тот это сделал, он бы не выдержал, развернул бы его красивое рыло на сто восемьдесят градусов и плюнул бы в его мертвые глаза.

- Ну, ну, Витенька, сиди, сиди, они ничего плохого ей не сделают, ты же видишь, ей нравится, правда, они хорошие, они знают, что нужно настоящей женщине... - защебетала на ухо Флора, еще крепче прижимаясь к его телу.

- Не бойся, ей сейчас будет жутко приятно, вот увидишь, - зашептала и Лерка. - У четверых больше возможностей, чем у одного, вот увидишь сейчас, увидишь, как она забалдеет от них...

- Знаешь, как женщине приятно, когда держат так за ноги несколько сильных рук... - продолжала шептать Флора. - И когда один за другим по очереди...

Они, по-видимому, договорились сначала только попробовать. Отдолбив с полминуты, Жан уступил свое место Славику, а сам занял его место. За Славиком через минуту встал Валентин, и у него тоже крепко стоял, а когда его заменил Миша, у того он оказался отвислым, он стал его лихорадочно мастурбировать, а потом тыкать, а двое стоящих рядом услужливо помогли пальцами развести Иркины губы пошире, и она тут же засосала в себя мягкую плоть, покрытую прозрачной резиной.

Они долбили ее с нескрывемыми гримасами наслаждения на мордах, с натянутыми, как струны, жилами на шеях, с судорожной дрожью в напряженных голенях. А она не издавала ни единого звука, притихла как мышка так, что тишину нарушали только кобелиные вздохи и периодические сладкие причмокивания ее влагалища.

- Боже праведный, - снова зашептала Флора. - Я тоже ее хочу. Можно?

- Нет.

- Я умею хорошо. Ей понравится.

- Нет.

Они поставили ее на колени и прошли еще один быстрый круг. Она уткнулась руками и щекой в банкетку и качалась, качалась, качалась под их толчками... И снова у Миши еле встал. И она ничего не сделала, чтобы ему помочь. Просто ждала.

- Сейчас будет самое интересное, - снова подала голос Флора. - Лягушонка. Так никто, кроме меня, не умеет. Я же королек, ты заметил?

Миша и Валентин уложили Ирку на живот и затем снова подняли на четырех рычагах. Каждый держал ее одной рукой за бедро возле самой коленки, а другой рукой за грудь так, что она оказалась распластанной в воздухе над банкеткой. Жан, чтобы она не сильно обвисала, слегка поддерживал ее и под живот, куда уже подлазил Славик, нацеливаясь своим торчком в ее покрасневшую девочку. Он стал направлять свой отросток рукой, пока Миша и Валя пытались с веса насадить ее на него. У них это довольно быстро получилось, и Славик стал яростно долбить ее снизу, а она висела в воздухе, касаясь его только своим влагалищем, раскоряченная, словно лягушонок. А потом вдруг и сама заходилась. Славик сразу застыл, высоко приподняв пах, а она стала насаживаться на его синюшный член в судорожном ритме, с необыкновенной силой вдавливая его в свое отверстие, бесстыдно чмокающее накапливающейся влагой.

- Здорово, да? - шептала Флора. - Видишь, что значит четверо настоящих мужиков. Ты представить себе не можешь, что она сейчас чувствует. Как птица в полете. После этого с женщиной можно делать все, что угодно.

- Они и так это делают, - услышал он свой голос.

- А тебе разве не приятно это видеть?

- Не знаю.

- Привыкнешь. И будет приятно. Ей ведь приятно.

- Не знаю.

[Sarikov]

- Такого даже в кино нет. Только я умела. А теперь и Иринушка, чудо такое. Знаешь, сколько еще всякого мы понапридумали. Увидишь. Четыре мужика, а теперь еще ты, столько всяких поз и действий на весу могут сделать, ты себе не представляешь... Это я все придумала... Знаешь, что это за чувства, когда тебя работают на весу? Их вообще невозможно описать. Иринка сейчас с ума сходит от удовольствия... Можешь мне поверить, я знаю... Как я ее хочу! Хотя бы чуть-чуть...

- А что ты хочешь с нею делать?

- Все. Пить из нее. Высасывать.

- Что высасывать?

- Что угодно. Ее выделения. Сперму. Ликер. Или какой-нибудь сок. У меня есть разные. Ты попробуй, сам увидишь, что это за наслаждение. Это всем нравится. Я придумала. И это полезно. Там витамины. Микроэлементы. А если еще и со спермой...

Ничего себе, придумала. Врачиха долбанная.

Видимо, лягушонка требовала от женщины много сил, особенно от начинающей. Он увидел это по их заботливым лицам. Они осторожно, но настойчиво сняли ее с члена, хотя она продолжала пытаться его достать, яростно сжимая и сморщивая ягодицы и хватая воздух ненасытным отверстием своей девочки.

Они опустили ее потом на Жана. Она уселась не его отросток и слегка успокоилась, упершись руками в боковушки банкетки. Он все подначивал ее руками под бедра, чтобы она работала, но она сделала только несколько вялых движений и застыла. Валя и Миша стояли у изголовья и мастурбировали свои члены прямо перед ее лицом, видимо ожидая, что она потянется к ним ртом. Но она закрыла глаза и плотно сжала губы.

Виктор стал чувствовать, что ей что-то не нравится. Однако она все еще не открывалась ему, прячась неизвестно где.

Славик подошел к ней сзади, стал деловито похлопывать по ягодицам, надавливать на спину, чтобы она опустилась грудью на Жана и выставилась к нему попкой. Жан помог ему, обняв ее и прижав к себе. Славик зачем-то подставил раскрытую ладонь под ее лицо и стал что-то ей на ухо шептать. Виктор увидел, как она вдруг плюнула на его пальцы.

Этими самыми пальцами он вдруг стал ковырять ее попу, смачивая ее плевком задний проход, выпяченный усилиями Жаниных рук, растягивающих ее ягодицы. Засунул туда указательный палец, на что она среагировала сильным сжатием сфинктера. А он продолжал круговыми движениями бужировать отверстие, вставляя палец на все длину, и она вскоре расслабилась. Тогда он вставил сразу два пальца, продолжая те же круговые движения. А она все сидела своим влагалищем на Жанином отростке. А задний проход все больше расслаблялся и превращался в зияющую дырочку.

- Сейчас она обалдеет от удовольствия. Смотри, - шепнула Флора.

Вынув пальцы, Славик стал вставлять в Иркину задницу свой обрезиненый член. Ее отверстие лишь чуточку посопротивлялось, а затем медленно пропустило его в себя. По бедрам и ягодицам пошла мелкая дрожь. Он вошел в нее полностью, потом так же медленно вышел и снова вошел. Потом стал постепенно ускорять движения, приноравливаясь к ритму Жаниных толчков, и уже через десяток секунд оба распалились и стали чуть не яростно долбить ее в оба отверстия.

И тут она начала сопротивляться.

- Пустите. Отпустите меня, ради Бога. Не хочу я. Все. Не могу.

Она говорила негромко, умоляюще, только для них двоих, как бы так, чтобы ее не расслышал муж. Стала отталкиваться от них руками.

Видимо они не поняли ее. Или не желали и не собирались понимать. Ведь они только начали. У них у всех только-только страсть разгорелась по-настоящему. А она вдруг так неожиданно начала брыкаться.

И оба прихватили ее руками, чтобы не смогла выскочить.

И тогда она вдруг закричала во весь голос и задергалась в истерике:

- Не хочу! Не хочу! Вонючие! Отпустите! Витя! Витя! Мне про-ти-вно-о-о!

Виктор так рванулся, что обе женщины, сидевшие на нем с двух сторон кресла отлетели на пол.

- Витя, Витенька, не хочу я! Не могу больше! Мерзко мне!

А на Виктора уже надвигался вдруг рассвирепевший Миша, держа у своего подбородка крепко сжатый кулак.

- Спокойно, Витя. Сядь. Не то врежу счас. По дружбе. Сядь. Ты наших жен работал, мы тебя не трогали. Она потерпит. Счас все образуется. Она сама нам дала. Она хочет. Хочет, я же чувствую. Я должен ее доиметь, понял?!

Он говорил, грозно выпятив вперед губы, надеясь легко припугнуть Виктора. Жан и Славик продолжали долбить, не останавливаясь, спеша, как перед концом света, крепко сдерживая взбесившуюся Ирку в своих руках. А она продолжала неистово кричать.

Виктор рванулся к ней, но тут же получил мощнейший удар в левый глаз и повалился назад, головой на пол. К нему тут же подскочил Валентин. Может, подумал, что Миша его убил. А может, хотел и сам поддать.

- Не боись, Валя. Трупа не будет. Через десять минут оклимается. Как раз успеем. Она же балдеет, ты посмотри, посмотри, что с нею делается. Ей нравится. Смотри, как извивается, это же от восторга...

Но Виктор от его слов оклимался почти мгновенно. Вскочил на ноги.

Славик зажал Ирке рот ладонью и продолжал толкать ее в задницу. Она уже съехала на Жанин живот, кусала зажимающие ее рот пальцы и мычала. А Жан испуганно смотрел из-под нее на Виктора. Он видимо острее других чувствовал надвигающуюся трагедию. И онемевшие женщины тоже уставились своими расширенными зрачками на Виктора - видимо в нем появилось что-то, что заставило их онеметь.

Валентин вдруг крепко обхватил его сзади, прижав руки к бокам, ожидая уже двигавшегося к ним для нокаутирующего успокоения Мишу.

Валя конечно сглупил. Миша раскромсал бы Виктора и без него. А так и сам заработал, и ударника подвел.

Со всей силы своей правой ноги Виктор врезал пяткой Мишу прямо в нос. Бить было удивительно удобно, сзади его хорошо поддерживал хозяин квартиры. Нос громко хряснул и Миша оказался в глубоком обалдении. Успел только схватиться рукой за окровавившееся лицо и свалился тюфяком на пол. А Виктор вместе с Валей полетел назад. Ничего с Валей особенного, скорее всего, не сталось, хотя он не стал делать глупых попыток вернуться в вертикальное положение. А Виктор, мягко перекатившись через него задним кульбитом, тут же снова вскочил на ноги. Ирина в это время хватала рукой бутылку с коньяком, готовая запустить ее в оторопевшего Славика. Она уже вырвалась из его объятий, и он только протягивал к ней успокаивающим жестом обе руки, - мол, как бы подожди, не бросай, я тебя больше не трону.

- Назад! - громко зарычал Виктор. - Убью! В угол!

И Славик покорно попятился в указанное место, продолжая свой успокаивающий жест. А Жан все еще лежал на банкетке. А женщины все еще не очухались, сидели на полу и смотрели, что произойдет дальше. И даже Лида молчала, обтирая кровь с Мишиного лица.

Они, вероятно, боялись лишнего шума. Соседей боялись. Скандала боялись.

Иринина одежда лежала аккуратно сложенной на диване. Его одежду подала ему Флора, - единственная, кто быстро пришла в себя. Поочередно, - плавки, брюки, рубашку. Потом нашла его барсетку и Иркину сумочку. Удивительно, но она совсем не пугалась его. А глаза ее улыбались, хотя она старалась казаться озабоченной и испуганной.

А на прощанье вдруг сунула ему в руку визитную карточку и какую-то крупную монету. И зажала их ладонями в его ладони.

А потом, у самых дверей, когда он уже пропустил вперед Ирину, вдруг схватила его за руку, чтобы он повернулся к ней лицом, и сказала:

- Вы все равно к этому придете. Как и мы. Может, вспомнишь тогда обо мне, а?

Они вышли из подъезда в сумерки. Неужели еще так рано? Или уже утро?

Часы показывали половину десятого. А такси будто специально ожидало их на улице.

И через двадцать минут они были уже дома.



Нагулялись.

Ирка, сбросив брюки и кофточку, первым делом рванулась в ванную обмываться. А Виктор стал разглядывать в коридорном зеркале свою физиономию. Под левым глазом у него красовался приличный фингал. Да и верхнее веко тоже заплыло. Он вдруг как бы о чем-то вспомнил и полез в карман. Вытащил Флорину визитку и монету. Одна гривна. Она дала ему ее, чтобы он приложил холод к своему глазу. Надо же, какая забота. А он об этом даже не подумал.

Ирка стояла под шелестящим водой душем и разговаривала. Ему вдруг почудилось, что в ванной еще кто-то есть и он приоткрыл туда дверь. Нет. Она разговаривала сама с собой, обзывая себя весьма некрасивыми словами. Глаза ее были закрыты из-за намыленности, и она не заметила его подглядывания.

Потом он услышал, как она вылезла из ванной, а через некоторое время очень резко и громко испражнилась.

- На тебе, гадость вонючая! - услышал он ее чуть ли не радостный возглас, хотя и тихий, но с близкого расстояния хорошо различимый.

Тут же зашумел унитаз, и она снова заскочила в ванну.

Ему тоже невыносимо хотелось вымыться, но он решил ее не беспокоить. Сел. Стал ждать. Задумался.

Она вышла голая. Сразу бросилась перед ним на колени, уткнулась лицом в его живот и расплакалась. Он не стал ее успокаивать, только положил руки на мокрые волосы и принялся их как можно более ласково поглаживать.

- Прости меня, - сказала она, почти выплакавшись. - Столько натворила, дура, на всю жизнь хватит.

- Ладно тебе. Я сам во всем виноват.

- При чем здесь ты. Это я. Дура! Дура набитая! Мы могли бы сразу уйти. Как только этот придурок стал доставать ее рот. А я... похвастать захотела тобой, когда увидела его обтрепыш. Перед этими кобылами. Дохвасталась... Резких ощущений захотелось. И получила. Хуй в жопу.

- Не говори так, Ирка, ты что? Рехнулась?

- Жопа! Жопа! Жопа ебаная! И не уговаривай меня, слышишь! Не попка она теперь, а жопа! Ненавижу! Ненавижу ее! Вонючая она, как все они.

- Прекрати!

Такого он еще никогда в жизни от нее не слышал. На его окрик она снова разрыдалась и сквозь слезы принялась бормотать:

- Витенька, миленький, ты не пустишь их больше на себя, не пустишь? У них в жопах говно. Они все воняют. Витенька, не пускай их больше на себя... не пускай.

- Рехнулась, точно. На кой хрен они мне сдались?

- Эта кобыла сунула тебе визитку...

- Вот она, эта визитка, возьми.

Она стала яростно рвать картонку на мелкие кусочки.

- А остальные?

- В барсетке. Только Мишкину не рви. Она мне еще может понадобиться.

- Боже! Что же это я? Тебе же больно, - вдруг спохватилась она при напоминании о Мишке.

- Уже не больно. Ему больнее. Я ему нос сломал.

Зазвонил телефон. Ирка вздрогнула, испуганно посмотрела на аппарат.

- Мама, наверное. Я сам.

Оказалась не мама. Оказалась Катька.

- У вас что-то случилось? - не то вкрадчиво, не то настороженно спросила она после приветствия.

- Нет. Все в порядке.

- Я вам несколько раз звонила и никто не поднимал трубку. Вы одни?

- Да.

- Можно я к вам приеду?

Этого еще не хватало. Он замялся, не зная, как ее помягче отшить. Но Ирка, по его тону понявшая, что звонит не мама, выхватила трубку и зло крикнула в нее:

- Алло!

И тут же осела от неожиданности, услышав Катькин голос.

- Катенька, извини. Извини, ради Бога. Я ошиблась, подумала, что это... что это не ты... Нет, все в порядке... Да, да, конечно... конечно приезжай... Витя встретит тебя... Нет, Витя не может, я тебя встречу... Ну хорошо, хорошо... Мы тебя будем ждать... Приезжай... Да, можно...

Она положила трубку и почти радостно сообщила:

- Катька сейчас приедет.

- В пол-одинадцатого? Зачем она нам сейчас? Своих проблем что ли мало?

- Она нужна мне, Витя. Именно сейчас. Витенька, она чистая, понимаешь? Она нужна мне. Нам обоим нужна.

- Ты давала Лерке наш телефон? - подозрительно спросил он, меняя тему.

- Нет.

- А чей звонок ты ожидала?

- Не ожидала. Сама не знаю, почему подумала на них, - растерянно произнесла она. - Катя будет через двадцать минут. Приведи себя в порядок.

- Трахать ее я не собираюсь. И провожать потом тоже.

- Тебя никто не просит. Ты что, не хочешь вымыться после этих вонючих кобылиц? Подожди. Покажи, что они с ним сделали.

- Пожалуйста. Посмотри.

Он почему-то разозлился на нее. Вероятно из-за Катьки. Не дай Бог еще притащит сюда своего Витьку. Или еще кого-нибудь. А даже если и сама. Провожать ее потом среди ночи. А он с подбитым глазом. Черт-те что, а не жизнь.

- Вот это да. Ты тоже совсем поехал.

- Что?

- Посмотри на свое хозяйство.

Его сморщенное хозяйство все еще было покрыто резиной.

- Ты это специально?

- Да нет. Забыл.

- Забыл?!

Она начала хохотать, как сумасшедшая.

- Ой не могу, забыл!

- Да правда, я его совсем не чувствовал.

- Это тот же самый?

- Да.

- А почему он пустой?

- В каком смысле?

- Ты не кончал?

- Нет.

- Честно?

- Честно.

- Может, он порвался?

- Он не рвется. Вон, внизу немного скопилось.

- А ну пошли в ванную. Мне Хлорка эту резину десять минут расписывала как самое совершенное достижение трахальной науки.

[Sarikov]

Они зашли в ванную, и она сказала:

- Снимай. И положи вот сюда, в пакет.

- Зачем?

- Еще не знаю. Не выбрасывай.

Потом взяла его мокрую головку в руку.

- Значит, они его не касались? Только через эту резину?

- Да, не касались.

- А разве Хлорка потом не сидела на нем, когда они меня...

- Нет

- И не сосала?

- Нет. К тому же эта резина все время оставалась на мне. Я забыл про нее.

- И ты ни разу не кончил. Значит...

- Значит.

- А я, дура, за это жопу подставила. Еще и сплюнула ему на пальцы, чтобы он ее расковырял...

И она снова чуть в слезы не бросилась.

- Прекрати! Если еще раз повторишь это мерзкое слово, я... Ты мне от него противней, чем когда была под Сявой. Иди отсюда, я вымоюсь.

Она от его неожиданных слов вся сразу сморщилась, завиноватилась и покорно попятилась из ванной.

Он не спешил. Драил себя вдоль и поперек самой жесткой мочалкой. Трижды мылился и тщательно смывал мыльную скользкость со всех закоулков тела. Ему казалось, будто оно покрылось незаметной глазу, но явно ощущаемой неким внутренним органом чувств тонкой коростой, мешающей ему чувствовать окружающее пространство. Это незнакомое ему ранее ощущение стало появляться сразу же, как только он увидел призовую долбежку Юльки, Сявиной жены. А потом стало усиливаться. Может быть, из-за него он не смог найти тогда Ирку, не смог расслышать ее... не стала бы она тогда сама так прятаться... ведь она находилась рядом, а когда она совсем рядом, он ее всегда быстро находит... да и искать обычно не приходится, она сама всегда навстречу идет.

Он тер себя и все пытался понять, при чем здесь Юлька. Что у него с нею может быть общего? А может дело не в ней, а в Лиде? Да, с нее началось конкретное ощущение корки. Когда он увидел ее заросшую смоляно-черной шерстью промежность и мягкие, обильные половые губы, буквально болтающиеся по его скользкому члену. Нет, скорее, когда кто-то из ебарей засадил Лидке в зад. Да, именно тогда, - он еще представил себе ее волосатый анус, распираемый членом. Да, именно тогда.

Ну и что? При чем здесь он?! Какое ему дело до ее ануса?

А может он уже тогда знал, где-то внутри себя знал, что тот же ебарь засадит точно так же свой поганый член в задницу его жены?

А может все дело в этих поганых членах? В чем-то же была причина!

Он услышал, как зазвенел дверной звонок, как Ирка открыла дверь, как они с Катькой приветствовали друг друга и потом пошли в комнату. Но покидать ванную не спешил. Все тер и тер себя, хотя ощущение чего-то чужеродного в кожных порах так и не проходило, и он все отчетливее понимал, что таким способом его не смоешь.

Он слышал босое топанье на кухню, хлопанье дверцы холодильника, звон чашек и блюдец. Потом стук в дверь к нему и шепот просунувшейся в приоткрытую щель Ирки:

- Заканчивай, Катя в туалет хочет.

- Пусть заходит и мочится. Я ей не мешаю, - почему-то зло ответил он, как будто Катька была в чем-то перед ним виновата.

- Но ей же и подмыться надо.

- Подмоется. Не маленькая.

Сама с нею голая в ванной чуть ли не трахалась. Или на самом деле трахалась, черт его знает, как это называется между женщинами.

Черт-те что! Катька и в самом деле зашла. Почти не глядя на него, спустила трусики, задрала платьице, села на унитаз и тут же послышалось бульканье ее струи по водной поверхности отстойника. Закончив, она еще пару раз вроде как слегка натужилась и выпустила в унитаз остатки мочи. Спустила воду. Потом вытащила одну ногу из скатившихся к полу трусиков, занесла ее в ванну, переместила туда свою промежность и стала подмывать испачканную мочой писку.

- Болит глаз, да? - участливо спросила его.

- Нет. Может тебе помочь?

- Я уже. Спасибо.

Подтерлась его полотенцем, быстро натянула под короткое платьице трусики, обычные, трикотажные, и вышла, не оглядываясь.

Ну и жизнь пошла! Даже Светка уже давно такого себе не позволяла. А Ирка раз в год, когда ставало вовсе невтерпеж.

Но ее трусики ему очень понравились. Настоящие. Не искусственные.

Он вышел из ванной в одних плавках, - они сидели в комнате на диване, пили холодный компот и заедали его печеньем. Или наоборот.

- Я до утра, можно? Ира разрешает.

- Можно. Что-то случилось?

- Нет. Просто я отправила Витьку в Сумы, к его брату. У нас теперь будет машина. Брат купил себе новую, а ему свою шестерку отдает. В подарок на свадьбу.

- А если он позвонит своей невесте?

- А я завтра провод порву. Скажу, что нечаянно.

- Он не поверит.

- Конечно не поверит. Но я ведь скажу, что он сам виноват, поставил его прямо возле кровати. Это на самом деле так. А если убедить его, что он в чем-то передо мною виноват, то он поверит во что угодно, даже в то, что я еще целка.

- Ну и ну.

- Ты что, не понимаешь? - вдруг обиделась она. - Ваши дети скоро приедут, Витька за мной, как за квочкой...

- А говорила, что ручной.

- Ручной. Но обижать его не хочу. Мне с ним ребеночка воспитывать.

- А ты и не обижай.

- Ира, чего он на меня вызверился... - чуть не плача, прильнула она к Ирке, - скажи ему. Я люблю вас. Обоих. Ему что, жалко. Одну ночь всего... Никто же не узнает.

- Да я вовсе не вызверился. Ирка, скажи ей.

- Постарайся нам не грубить, - спокойно сказала та, ласково обнимая за плечи гостью. - Пойди, поешь. Там на кухне, я приготовила. Ты голодный. Поэтому злой.

- Да не злой я. Чего это вы на меня налетели...

И пошел от них в кухню.

Есть не хотелось. Он съел кусок селедки с хлебом и помидором, а остальное вернул в холодильник.

Странная эта Катька оказалась. Прямодушная, как солнечный зайчик. Никогда раньше он ее такою себе не представлял.

Вернулся в комнату, сел перед ними на корточки, свел четыре коленки между двумя своими. Получилось шесть.

- Что-то мне вас очень захотелось. Обоих.

- Мы еще подумаем, давать или не давать, - закокетничала жена.

А Катька спрятала лицо у нее за шеей и оттуда сообщила:

- Я дам.

Тогда Ирка как бы вздохнула и подвела черту:

- Давайте стелиться. И чистить зубы. Поздно уже.

Когда они все оказались возле расстеленной постели, он сказал:

- Вы сначала ложитесь, а потом я буду себе место выбирать.

- А платье?

- Снять?

- Нет. Я сама. А ты смотри, хорошо? Потом скажешь.

Катька стала снимать свое слегка приталенное платьице через голову, оно туго продвигалось через голые грудки, которые затем выскакивали из-под него, а она еще и слегка как бы подпрыгивала при этом.

- Так?

- Что так?

- Качаются?

- Качаются. Очень красиво.

- Честно? Как у Иры?

- У тебя же они девичьи, совсем юные. Они по-другому качаются.

Хорошо ответил. Не разочаровал ее.

- Я прошлый раз как увидела, когда Витька Иру раздевал - нет, не он, он лопух, ей самой пришлось кофточку для него снимать - и как они у нее из-под кофточки выскочили, так у меня аж стрельнуло в животе. Научите меня, как сохранить их после ребеночка, а? Мне тоже хочется быть всегда такой красивой, как Ира. Чтобы меня так же глазами лапали все прохожие.

- Тебя и так чуть ли не общупывают. Руки сами тянутся, по себе знаю...

- Так это сейчас. А потом... как вытянуться... хоть узлом на спине завязывай. Ира, научишь?

- Если будешь прилежной.

- Мне трусы самой снять?

- Нет. Иринка пусть снимет.

- Ирочка, снимай.

Ирка стрельнула искоса на него, но трусы с нее все-таки послушно сняла. Сама она была уже обнаженной.

- А теперь, ложитесь.

- А теперь? - спросила Ирка, когда они улеглись рядышком.

- Показывайте мне, что вы делали прошлый раз без меня в ванной.

- Сначала воду включи, - засмеялась Катька.

- Не паясничай, - полушутя сказал Виктор. - Мне же интересно, как женщины любят друг друга.

- Витя, зачем ты так? - расстроилась Ирина, видимо предчувствуя неприятную сцену. В испуганном ожидании неприятных слов напряглась и Катька. А потом вскочила к Виктору, схватилась за его руки и начала лепетать:

- Витя, это совсем не то, что ты думаешь. Подожди, не перебивай, я тебе все расскажу. Вам обоим все расскажу. С самого начала. Только не перебивайте меня. Пожалуйста. Витя, я на самом деле влюбилась не в тебя. Я... в вас обоих влюбилась. В один момент. Тогда, когда вы целовались прямо на улице. Именно в обоих, когда вы вместе. А дальше что хотите думайте. Меня теперь тянет к вам, как безумную. Я думаю и мечтаю о вас все время, непрерывно. И не в раздельности, а только как вы оба рядом со мною, вы для меня как один человек, нет, я не так говорю, вы для меня всегда двое, но в отдельности мне вас мало, мне не хватает присутствия второй вашей части, вроде как недействительно все становится, вроде как не настоящее, как иллюзия. И еще, самое главное, что я поняла, - вы мне нужны даже без секса, хотя мысли о сексе с вами просто сводят меня с ума. Я уже знаю, что готова отдаться Ирине как угодно, и сама целовать, ласкать, лизать ее, везде, в писке, в попке, в сиськах, пить ее и наливать ей, и все только потому, что это же самое делаешь с ней ты, мужчина, которого я... в общем... и я готова отдаваться тебе, как только ты захочешь, с любыми извращениями, ласкать и лизать тебя везде, даже в попу, пить твое и наливать тебе, и все только потому, что это же самое делает с тобою она, женщина, от которой я тоже без ума. И чтобы только вы были в это время вместе. Чтобы мы все видели друг друга. Я никогда не мечтаю о вас раздельно. Это правда. Я этого не придумала. Это само собой произошло. Я сама не знаю, что это такое. Я читала книгу про извращения, там такого нет. Я не лесбиянка. Мне о подобной близости с другой девушкой противно даже думать, и всегда так было. А парней у меня было четырнадцать, не считая тебя. Ты вообще не в счет. И ни с кем даже отдаленно подобного ничего не было. А Витьку я захомутала в надежде спрятаться за него. Потому что он вообще хороший. И я кроме тебя только на него бывала мокрая. А он Ире кончил за две минуты. Разве так можно. Поэтому я без тебя ее в ванной... выпила, вместе с Витькиной спермой... Ира ведь совсем готовой была, как из-под пытки, она ведь на нас с тобой долго смотрела, у нее полно уже было, я только губы подставляла... хотя мне было стыдно перед тобой, что ты этого не видел... будто я тайком тебя обворовывала...

[Sarikov]

- Подожди. Я чего-то совсем зачумел... Подождите.

- Вить, - вдруг послышался тихий Иринин голос, - я от нее тоже без ума.

- Вы меня сейчас добьете. У тебя были сигареты. Где они?

- Их... забрал...

- Тогда я выпью.

- Я сейчас принесу, - схватилась Ирка, но он придержал ее рукой.

- Я сам.

- Тогда и нам. Чуть-чуть.

- Водки что ли?

- А у нас больше ничего нет.

Есть, конечно. Две бутылки венгерского полусладкого в шкафу. Но они неприкасаемые. Поминальные. На помин о Насте, Пашкиной жене.

В бутылке было меньше, чем чуть-чуть. Зато водка была холодная, как лед. Он разделил на три равных части, оказалось по полрюмки. А у него от селедки уже началась жажда. И почему-то именно на водку.

Он принес на маленьком подносе все три рюмки и по ломтику свежего огурца на каждую. Одним глотком сразу же осушил свою. Ирка, не поднимаясь с постели, только смочила язык. Точно так же поступила и Катька. Договорились.

- Эту выпьешь, когда перестанешь дуться, - сказала Ирка, возвращая рюмку на поднос.

- А эту, когда заслужишь, - сказала она же, указывая на Катькину.

- Я не дуюсь. Просто я сегодня... как побитый. А на самом деле... мне нравится, когда вы так друг с дружкой... очень нравится. Даже когда вы без меня... тогда, в ванной баловались. И ничего дурного я не думаю.

- Можешь выпить мою, - сказала Ирка.

А когда он выпил, добавила:

- Я знаю, что нравится. Иначе я в Катю и не влюбилась бы. И мысли такой не появилось бы. Ни в теле, ни в уме.

- Получается так, что это я влюбил вас друг в дружку, да?

- Что-то вроде этого, - как бы с удивленным озарением отметила Катька.

>А что потом? У нее теперь муж. Будем с ним скандалить?

>Не знаю, Витя. Время покажет.

>Ничего хорошего оно не покажет. Чем лучше ей будет с нами, тем сильнее она к нам привяжется.

>Примем ее Витьку. Или ты ревнуешь?

>И организуем собственную сексуальную коммуну? Наподобие созданной врачихой Флорой?

>Не знаю.

>Хватит с меня одной коммуны. Мама, Светланка, ты...

>Это гарем, а не коммуна.

Он засмеялся вслух. Наверное, скорее горько, чем весело.

- Вы что, молча разговариваете друг с другом? - отреагировала Катька.

- Она тебе рассказала, откуда у меня фингал?

- Да.

>Рассказала?

>В самых общих чертах.

>Зачем?

>Не знаю.

>Ты закрывалась от меня там, в том вертепе?

>Нет. Ты сам не отвечал. Я искала тебя. Почти все время искала. А ты как за коркой укрылся.

>Какой коркой?

>Не знаю. Коркой. Просто коркой.

>А сейчас?

>Сейчас нет.

>А тогда, когда я был в ванной?

>Тоже корка была.

>Значит, не только там, но и дома?

>Да. Раньше такого не было.

>А когда этой корки не стало?

>Когда ты свел наши колени.

- Что вы сейчас делаете? - забеспокоилась Катька. - У вас глаза одинаковыми стали.

- Я хочу третью рюмку, - сказал он и снял плавки. - Будете меня слушаться? Я буду любить вас сразу обоих. Одновременно. И чтобы каждая обоих тоже. Одновременно. В шесть коленок.

- Как это? - всерьез удивилась Ирка.

- А так.

Он повернул ее на спину, а под попу подложил самую большую подушку. Потом уложил на нее Катьку, грудью в грудь, животом в живот, лобком в лобок. Широко развел сначала Катькины ноги, - от высокой подушки они опустились за Иркиными на коленки. Потом широко развел под ними Иркины и тоже согнул их в коленках. И перед ним высоко выставились две открытые, ничем не защищенные промежности, замершие в ожидании прикосновений. А у него дух перехватило от их необыкновенной близости, от их притягательности, от их выжидательной обращенности друг к дружке и к нему.

Он поцеловал сначала Иринкину. Мягко и бережно. Потом Катькину. Мягко и бережно. Потом снова. Потом опять. Гладил руками. Облизывал языком. Трепал губами и пальцами. Втягивал в рот. И еще и еще. А они шли ему навстречу, шевелились и выпячивались, втягивались и снова трепетали, и все пытались прильнуть друг к дружке, но в таком положении у них это плохо получалось, и тогда он стал помогать им, соединяя их попки, а они были так податливы его сильным рукам, что с его помощью все стало получаться, и тогда он стал раскрывать их так, чтобы они зияли, и соединял отверстием в отверстие, и сильно прижимал за попки, чтобы оба отверстия слились в одно, и они смыкались, и целовали друг дружку почти так, как губами рта, и смачно чмокали при этом чуть ли не с такой же звонкостью... и он тоже целовал их поочередно с такой же звонкостью... и снова удивлялся, почему их называют срамными, - ведь они такие красивые, такие нежные, их сок так приятен, и уж никак не противнее слюны во рту, и ничего в таких поцелуях нет ни зазорного, ни аморального, ни в какой иной мере предосудительного, совсем наоборот, совсем наоборот... даже с Катькой, как бы чужой девушкой - частной собственностью совсем другого мужчины, и с Иринкиной мамой, привычной, близкой и родной по жизни, и такой нежданно-негаданно сладкой в соитии, и со своей дочуркой, Светланкой, - Боже, как ему было тогда больно, не только болью, высосанной из ее тела, но и своей собственной, схватившей его за то, что он сделал такое со своей дочерью... а потом эта боль прошла, "там ведь то же самое тело, что и плечи, и щеки...", родное и близкое, и тот поцелуй из болезненного превратился в его ощущениях в символ близости самой что ни на есть высшей степени... потому, что у женщины там - оно особенное, святое... а у дочери... еще выше святого...

А тем временем тела обеих женщин перед ним, - его жены, и его любовницы, - словно слились в одно.

Катькина голова плавно заволновалась над Иркиной. Они целовались. С такой нежностью и такой страстью, с какою целовались бы с ним. Он видел это по Иркиным рукам, обвившим Катькину спину.

И пусть. Пусть целуются. Лесбиянки откуда ни возьмись... Пусть любятся так. Пусть как угодно любятся. И что угодно друг с дружкой выделывают. Ведь это всего лишь тела, в которых они живут... и если уж любишь свое тело, значит веришь, и значит, можешь позволить ему его желания... а Иринкино тело - его собственность, и он любит его, безумно любит, а значит, должен позволять ему его желания... любые желания, разрешенные природой, а большего, чем разрешено природой, оно и в принципе не может желать...

Он лишь на полминуты оставил их как бы самих, а они это тут же почувствовали и заелозили нетерпеливо попками, призывая его вернуться к участию.

Он привстал на колени и его напряженная желанием плоть плавно вошла в Иринкину. И сразу же вслед за этим переместилась в Катькину. И снова вниз. И опять вверх.

Они так тесно соединились лобками, их отверстия так призывно зияли своими скользкими устьями, что он легко переходил из одного в другое без дополнительной помощи. Ему даже вдруг почудилось, что перед ним одна женщина с двумя влагалищами, совсем по-разному обнимающими его плоть. Одинаково страстно, одинаково нежно, одинаково горячо, но как-то по-разному.

А потом они как бы приспособились к ритму его толчков и стали поочередно выставлять каждая свое конусовидное устье к нему, заходившись друг на дружке, словно две потирающие себя ладони. После каждого принятого толчка уступая его для другой. Так тонко предчувствуя все изменения его ритма, так синхронно реагируя на него, что от этой безошибочной синхронности ему стало даже жутко, будто теперь все втроем они слились в одно трепещущее тело...

И даже когда он остановился в Катьке, они обе это предощутили. И обе замерли, пока он искал, а затем шевелил головкой Катькину матку. И потом, когда он точно так же нашел и шевелил Иркину.

[Sarikov]

Он поменял их местами и все повторилось с самого начала. И у них снова все получилось. Еще лучше.

А потом они опять стали меняться, и Катька насвеже взбила подушку, чтобы Иринкина попка оказалась как можно повыше, и развела ее зависшие ноги до предела, а сама уселась своей промежностью над ее лицом и потребовала от Виктора, чтобы тот целовал Иркину девочку у нее на виду. И они стали целовать ее по очереди, и трогать руками, и друг друга тоже целовать, и шептаться, сообщая друг другу о своих ощущениях, и об Иринкиных прелестях, и о том, что происходит в промежности у Катьки, как и чем она чувствует Иринкины губы или язык, и как им всем троим приятен этот особенный запах, смешанный запах трех тел, и запах каждого в отдельности тоже, и вкус тоже, а потом Катька вдруг потребовала, чтобы он рассказал, как сюда, в Иркину дырочку, входили члены тех мужиков, - надо же, Ирка уже обо всем ей проговорилась, - а он не знал, как об этом рассказывать, ему почему-то стало стыдно перед нею за то, что он такое позволил, а Катька как бы успокаивала, шептала: да ладно тебе, на них же были презервативы, это, мол, совсем другое, подумаешь... и что в попку вставляли, тоже - подумаешь... но только Иринка от этого очень переживает, ей тоже очень стыдно, перед тобой и перед самой собой, гораздо стыднее, и ты должен ей помочь избавиться от этого стыда, вот, погладь, поласкай... слышишь, прости ее! - и она донельзя развела Иркины ягодицы и Виктор стал послушно делать все, что она ему говорила...

И вдруг застыл. Потом поднял голову и снова застыл. И оба, как по команде, вытаращили глаза.

Иркины губы зашевелились. Она никогда раньше не умела этого делать. Так умела только ее мама. И ее дочь. Нет, не так. Очень похоже, но не так.

Ему вдруг почудилось, что она что-то беззвучно шепчет... Он даже повернул непроизвольно голову набок, чтобы прочитать слова, - с ума он сошел, что ли? - но так же вслед за ним сделала и Катька, а удивление в ее глазах быстро сменилось таким восторгом, что казалось, - она сейчас завизжит...

А он таки прочитал... Нет, конечно, это не были обычные слова. Это были совсем не слова, а что-то совсем иное. Но ему-то... он-то знал их! Всегда знал. С незапамятных времен. Задолго до своего рождения знал, в какой-то другой своей жизни...

- К-как... к-как она это делает? - вдруг выдохнула Катька тонким шепотом.

Он не ответил.

Он приподнялся и приложил свою удивленную, слегка расслабленную плоть к шепчущим ему   э т о   губам. Они тут же сами раскрылись и обхватили его головку, укрыв собою со всех сторон и всасывая внутрь. И потом снова выпятились, захватывая и засасывая следующий сантиметр. И еще раз. И еще несколько раз, - пока не поглотили целиком, до самого корня.

А он и не двигался. И почти уже не удивлялся. Только мурашки по всему телу от восторга побежали...

Катька видела все это, все поняла, мигом соскочила с Иринки, чтобы он опустился на нее своим телом.

А та смотрела вверх такими же расширенными глазами, а увидев перед собою глаза мужа, прошептала:

- Она сама... Это она сама... как живая... Ты чувствуешь?

Он чувствовал. Еще как чувствовал! Она и раньше умела черт-те что делать своим влагалищем, но то, что она выделывала сейчас...



Через полчаса они, выморенные и довольные, разлеглись, разбросав ноги и руки, куда у кого получилось. Никто из них и не думал кончать, ведь впереди была вся ночь. И каждому хотелось накопить в себе как можно больше своей влаги, чтобы в избытке потом оросить ею двух остальных.

А потом развязались на время отдыха женские языки, и стали ведать всякое и разное, по ассоциациям и некстати, кстати и откуда ни возьмись. И они узнали, что первым мужчиной у Катьки был ее настоящий жених, то есть, они тогда уже подали заявление в ЗАГС и готовились к свадьбе, а она была сильно в него влюблена и согласилась расстаться с девственностью, не дожидаясь первой брачной ночи; а потом оказалось, что у него запах от тела, а никто кроме нее этого жуткого запаха не чувствовал, и какой был бы ужас, если бы она ему преждевременно не дала и они бы поженились и, не дай Бог, родили бы ребеночка. А с Витькой она с удовольствием родит, Витька будет классным отцом, и он ей совсем не противен, а даже наоборот. И много услышали почти обо всех других парнях, побывавших в ее гнездышке, то как бы мимоходом заглянув, то как бы с намерениями задержаться надолго, а еще один как бы и насовсем, но уж очень он оказался занудистым. Но никто из них даже дальним подобием не похож на Иринкиного мужа, потому что он вообще как бы из другой совсем жизни, а его долбомет так здорово умещается в ее девочке и делает ее девочку такой фантастически похотливой...

А Ирка сначала рассказывала только о том, как она по-разному дает своему мужу, и Катька как бы готовилась попробовать так и сяк точно так же, они веселились, обнимали и поцеловывали друг дружку, а потом Ирка рассказала, как ее несколько часов назад трое мужиков на весу насаживали на деревянный член четвертого, и как ее растянутая промежность помимо ее желания сама стала сходить с ума, и что на самом деле это здорово, когда тебя так держат мужики и насаживают, если бы только не такие противные, как те... Она рассказала о том, что она при этом испытывала, и даже показала, в каком положении она находилась и за какие места ее держали. 

Виктор слушал их вполуха, а сам думал о том, как сильно они с женой изменились за эти полтора месяца. Сколько странных событий вдруг свалилось на них. И не только сексуальных (все другие не имеют здесь своего места. - прим. авт.). А все началось с этого Димки. Да нет, пожалуй даже не с него. Его, может, и не существовало вовсе... Хотя... не могла же она так от него притвориться! Не могла. Точно не могла. Был Димка. Разве что приврала в деталях, - о попке, например. Не давала она ему в попку. И в рот не брала. А может, никуда не дала, повалялась-помялась с ним до утра и выпроводила, она вполне на такое способна, - уж очень как-то демонстративно все утром оказалось, да в пересказах слишком похоже все было на их собственные фантазии. Может, просто хотела подзавести Виктора, углубила, так сказать, сферу фантазий впритык до реальности. А заодно - и это могло быть главным -отправить его, Виктора, к маме на всю ночь. Заведенным до предела. И как бы освобожденным от всяких сексуальных табу. Чтобы он, впопыхах ревности, сделал с ее любимой мамой то, что он таки и сделал. В том, что Ирка этого хотела, он уже не сомневался. Нет, конечно, она не готовила этой "западни" сознательно, - он бы это непременно почувствовал, да и не способна она на такой сознательный обман, - все сложилось внесознательно, для всех их внесознательно, но вполне целенаправленно. И Димка, конечно, точно был. И она ему таки дала. Давала. Несколько раз. Именно так, как и рассказывала. И "с удовольствием", как она потом выразилась. Она ему никогда не врет. Никогда1. Может слегка присочинить, приколоть, шутливо побаловаться обманом. Но лгать ему не может. И в рот брала. И в попку пустила. Не врет она. И знала же, что все ее сладкие переживания он чувствовал, хотя и был на расстоянии от нее. И сама направляла их к нему, - между ними такое не впервые, - чтобы он завелся возле мамы до беспамятства. Она по-настоящему знала, как умеет он ощущать ее на расстоянии...

Нет, пожалуй все же, не с Димки все началось... Раньше. Намного раньше. Все началось с их постельных фантазий. Интересно, как в других семьях? Приходит такое в голову? Вряд ли. Если и приходит, то каждый держит все свои фантазии при себе. Подальше от возможных подозрений. Нормальная семья - это что-то вроде официально оформленного права на частную собственность на средства удовольствия. К тому же, подавляющее большинство людей сексуальное влечение напрямую связывает с тем, что принято называть любовью. Какая чепуха... частная собственность на средства удовольствия... - Виктор даже улыбнулся нечаянному форизму. - Любовь - это другое. Конечно, она питается сексом (и еще c каким удовольствием его пользует!), но они отдельные, от разных начал. В этом он был уверен. Нет, это он откуда-то знал. Очень давно. И очень прочно. Наверное, в иерархии человеческих ценностей любовь находится выше секса, где-то на уровне божественного, но секс глубже, намного глубже, древнее и таинственнее любви... Он особенно ясно ощутил это со своей дочерью, именно тогда, когда их тела как бы разговаривали друг с другом, сами по себе, без их сознательного участия, - общаясь   т а м   между собою о чем-то тайном, чего не положено знать сознанию, но что они оба тогда явственно ощутили. С Иринкой до этого у него никогда так не было... разве что вот сейчас, совсем недавно, каких-то полчаса назад, так неожиданно... Что это было? Что произошло с ее промежностью? Что с его Иринкой вообще происходит? А с ним самим?

Откуда-то издалека, из какой-то очень глубокой ниши его подсознания вдруг промелькнула странная, невероятная, как бы совсем чужая и неузнаваемая мысль, смутная, но почти завершенная догадка, почти законченный ответ на его вопросы... и тут же снова спряталась в глубину.

Обе его женщины удивленно уставились на его лицо.

Он понял, что там было написано что-то, совсем не подходящее к обстановке. Улыбнулся. Извинился, - задумался, мол.

Они вовсе не обиделись. Рассмеялись, забавно перекривляя его гримасу. И попросились в туалет пописать, только пописать и немного подмыться, больше ничего, а если он не верит, может пойти с ними.

Он верил, но все равно пошел с ними, потому что побоялся оставаться один, - испугался своих мыслей, нет, не своих мыслей, а той невероятной догадки, которая только промелькнула в его голове и тут же пропала, но он знал, он был уверен, что она еще вернется к нему... - и они голой гурьбой завалились в туалет, и по очереди выписались в унитаз, и смеялись при этом как дети, хватаясь за животы и чуть не падая, потому что у Иринки журчало, а у Катьки свиристело, а у Виктора вообще разбрызгивалось в стороны, потому что где-то на выходе слиплось, и им потом пришлось обмывать не только писки, но и ноги целиком.

А когда вернулись и отсмеялись, Катька таки все с ним перепопробовала, - и так, и сяк, и в постели, и в кресле, и на полу, а Ирка давала им советы, и тут же сама подставлялась показать, а у Катьки почти все получалось, но получалось совсем не так, иногда хуже, а иногда даже лучше и удобнее, и Виктор не скрывал ничего перед ними, и они тоже, и Катька ужасно гордилась, если что-то у нее получалось лучше, но все равно смотрела на свою любимую учительницу благодарными ученическими глазками.

А когда субботний рассвет совсем высветлил снаружи оконные шторы, они, наконец, дошли до того состояния, которое должно было завершить их безумную ночь, и пролились друг в друга всем тем, что за нее накопили, и каждому досталось от двух других столько, что они не верили своим ртам и влагалищам, что такое обилие вообще возможно.

А потом повалились счастливые и насыщенные, повалились кто как, и даже не пошли обмываться, а сразу уснули как под наркозом, а через несколько часов почти так же одновременно проснулись и чуть не ухохатывались от удивления, высвобождаясь из невообразимого сплетения своих тел и отростков.

А помывшись, жадно ели и пили все, что попалось им в холодильнике, с веселыми приколами обсуждали острые моменты минувшей ночи, пока Ирка не сказала Катьке, почему бы той не придти и на субботнюю ночь, ведь Витька приедет не раньше воскресного полдня, и они тоже свободны, и отоспаться все успеют, а Катька бросилась с ногами на ее колени и стала обцеловывать ее жирные от рыбной консервы губы и говорить, что да, конечно, вот только сходит оборвать провода, а потом съездит на междугородку и позвонит в санаторий маме, а также в Сумы, - сделать Витьку виноватым, чтобы потом легко доказать ему, что она вообще еще целка.

И стала быстро собираться, будто боясь, что этот противный Иринкин муж вдруг что-нибудь передумает и отменит еще одну, может быть преддолгоразлучную медовую ночь такого желанного разврата. А уже перед самым выходом знакомым Виктору жестом приподняла высоко задок своего платья и кокетливо пошевелила попкой, словно обещая отдать ее им на съедение.

>Я этой ночью благодаря вам будто очистилась от чего-то скверного, - молча сказала Ирка, и, не слушая ответа, не выражая ни малейшего намерения убирать на кухне или менять запятнившуюся простынь, сбросила халат и упала голая в какое-то приятное свое сновидение.

>А с меня будто короста спала, - ответил ей Виктор и принялся наводить порядок в квартире.

Примечания:


1  точности ради нужно отметить, что здесь Виктор заблуждается. Хотя не настолько сильно, чтобы быть неправым

[тихон алексеич]

вот это другое дело  ждемс продолжения !!! + 

[Sarikov]

ПРОДОЛЖАЮ...


                                           6. Флора

В четверг 31 июля Ирина и Виктор пришли с работы почти одновременно и сразу стали возиться на кухне. Надо было срочно закладывать в малосолку огурчики, - это было любимое лакомство обоих детей: чтобы маленькие, чтобы хрумтели, и чтобы не переквашенные; запекать буженину: чтобы с толстыми мясными прослойками, чесноком и черным перчиком в чуть-чуть и чтобы настоялась на холоду дня два; печь коржи для наполеона, - это вообще, без этого любой их праздник - не праздник.

Они с нетерпением ждали субботы, жили теперь только этим днем, почти забыв обо всех своих половых приключениях. Тем более, что все закончилось почти благополучно, если не считать желтоватого пятна под левым глазом у отца, но этому они уже придумали клевое объяснение. А с Катькой вообще все отлично уладилось, - виноватый Витька запаял провода и почти убедился, что она еще девочка, тем более, что как раз в тот момент у нее начались месячные. На работе Катька вела себя абсолютно непринужденно, и даже как бы благосклонно отвечала на заигрывания новенького шустера Коли, взятого месяц назад в подручные Варламову. И тоже жила в ожидании, - ждала родителей, чтобы сообщить им свою замечательную новость.

Они успели заложить в специальную кадку огурцы, распространив по всей квартире роскошный запах укропного рассола, когда в дверь вдруг позвонили, и Виктор пошел открыть и посмотреть, кто это там еще пришел.

Перед ним на лестничной площадке оказалась великолепная дама, в которой он не сразу узнал врачиху Флору, а когда узнал, насторожился демонстративным как бы непониманием, - какого хрена, мол, она здесь оказалась.

- Я одна, - сказала она с какой-то хрипотцой в голосе. - На две минуты.

- Хорошо. Проходите.

Он провел ее мимо кухни в комнату. Ирка, конечно, увидела и сразу узнала ее, но так и осталась там заниматься своими делами.

- Я пришла... от всех нас... принести извинения... за то, что произошло, - явно волнуясь, произнесла она, после того как уселась на краешек предложенного ей места в кресле, лицом к окну. - Мы все... очень не хотели бы, чтобы у вас сложилось о нас дурное впечатление.

Он молчал, ожидая, что она еще скажет. И сам не садился. Две минуты он мог и постоять.

- У тебя, я вижу, все в порядке... с глазом, - продолжила она, - и у Миши тоже все обошлось. Его прооперировали. В ту же ночь. Очень удачно. Даже шрама почти не будет, - мы вызвали профессора, который шьет просто уникально. Миша очень переживает, что так случилось... Просил передать, что ему очень стыдно. И что готов лично просить прощения.

- Мы с ним квиты.

Она старалась высоко держать голову, и от этого на шее очень четко обозначались рельефы несколько увеличенной щитовидной железы. Говорят, после Чернобыля у очень многих людей такое. Особенно у тех, кто попадал в зону. Может, и она там побывала?

- И все остальные тоже... хотели бы лично извиниться.

Этого еще не хватало. Как-нибудь обойдемся. Он хотел ей так и сообщить, но почему-то передумал.

- Это излишне. Примите Вы лично и передайте всем Вашим друзьям также и наши извинения. За то, что мы пришли и испортили вам вечер. Мы из другой жизни.

- Я... мы... хотели бы вас видеть в эту пятницу. Завтра.

- Трахаться в жопу? - злобно спросила Ирина, внезапно появившаяся в створе дверей.

- Нет, - вздрогнув от неожиданности, но, не поворачивая к Ирке головы, виновато ответила Флора, - этого больше не повторится.

- А что повторится? - так же зловеще переспросила Ирка.

- Ничего. Мы... мы должны извиниться. Объяснить так, чтобы вы нас поняли и простили. И помириться. Все будет иначе. Вот увидите, вы все поймете. И простите. Мы забылись, понимаете? Вы показались нам такими сильными, свободными, раскованными. Сильнее всех нас. Настоящая самка и настоящий самец. Никто из нас до этого еще не видел такой вот... истинной человеческой самки... и такого необыкновенного самца... Никто даже представить себе ничего подобного не мог... Мы просто потеряли голову. Забылись. Это была наша ошибка, страшная ошибка...

Ирина застыла, чуть ли не почернев от негодования.

- Как ты меня обозвала, сучка драная?! Самка?

- В самом лучшем смысле... - растерянно опомнилась Флора. - В настоящем, исконном, от слова "сам". Это не оскорбление, Ира. Совсем наоборот. Я опять забылась... прости.

Но Ирка не слушала ее пояснений. Она была готова выцарапать ей глаза.

>Подожди, не дерись. Ты же видишь, она намеренно провоцирует нас. Остынь сейчас же! - молча крикнул ей муж.

>С какой стати!? Она пришла в мой дом, и нагло обзывает меня самкой!

>Ей зачем-то нужна драка. Разве ты не чувствуешь этого?

- Ирочка, дайте мне десять минут. Я все объясню. Вы все поймете.

- Вы просили две. Теперь Вам нужно еще десять, - недовольно заметил Виктор.

- Витя, не гоните меня так... больно. Я вам ничего плохого не сделала. Выслушайте меня.

- Хорошо. Выслушаем. Десять минут, - выдавил из себя Виктор, приказав глазами жене сесть подальше, на диван. - А потом прощаемся. Навсегда.

Видимо, заготовленная ею заранее речь оказалась несостоятельной, и она замешкалась, не зная с чего начать, нервно теребя на коленях нечто среднее между сумочкой и косметичкой.

- Я... долго создавала эту нашу... большую семью. И... очень дорожу ею. Мы не сразу сошлись. И не сразу стали такими открытыми друг другу. Все происходило постепенно. Это с вами на нас какое-то безумие нашло...

Сначала мы вчетвером были, с Валерией и Жаном. Началось это с Валеркиных родов, - у нее Валентин Стасенку принимал, ну и разрешил Жану присутствовать в родзале. Мы тогда с ними вообще еще не были знакомы. А после выписки Жан стал к нам почти каждый день ходить за советами разными, и Валерку с собой приводить, чтобы Валя ее посмотрел, и обязательно просил, чтобы руками, - считал, что так быстрее и лучше заживет, потому что у Вали руки хорошие, и признался тогда, что и ему, и Валерке необычно приятно, когда он вводит ей во влагалище руку. Так и пошло... Мы очень полюбили друг друга. Сначала просто менялись, - я с Жаном, а Валя с Лерой спали, - или рядом в разных постелях, или Жан приходил ко мне, а Валя уходил на всю ночь к ней. Мы и сейчас иногда так делаем, если возникает необходимость... побыть в постели наедине не с женой или мужем, а с... любовницей или любовником. И ни разу не поссорились, - до сих пор. А потом и в одной постели стали спать, разные необычные услады придумывать.

С Юлей мы тоже через Валентина познакомились. Он ей аборт делал. Нагуляла она, без Славки. Да так стыдно нагуляла, - с позором на всю школу, она учителем работала тогда. Пришлось ей увольняться. А Славка ее поначалу бросил вообще. Они очень бедно жили, ничего у них тогда не было, - ни квартиры, ни мебели, ни одежды, хлебом да картошкой перебивались, детей одеть не во что было, и из комнаты, что они снимали, хозяйка потребовала немедленно выселиться... А я в тот день, когда Валя ей аборт делал, как раз консультировала у них в роддоме, я ведь еще и сексопатолог, - сразу после Чернобыльской зоны меня через минздрав, - так сказать, за заслуги перед родиной, - пристроили в Киеве на курсы почти бесплатно. Выплакала в тот вечер Юлька мне все свои беды, - так уж случилось, - усадила я ее к себе в машину, заехала с нею за ее детьми, загрузила в багажник все их пожитки, и привезла к нам домой. А через несколько дней, вечером, к нам и Славка заявился. Раздерганый, злой, требовал детей, - чтобы в интернат сдать, все в грязной измене Юльку обвинял, чуть ли не скандал у нас устроил. Разозлилась я тогда на него, толкнула на диван, сама халат и трусы сбросила и, совсем голая, верхом ему на мотню насела. Ну, - говорю, - давай, собственник хренов. Изменяй и ты, прямо сейчас, со мной, при моем муже, квиты с Юлькой будете. И Валя мой, молодец, очень спокойно добавил: давай, давай, чего вылупился? Если этого будет достаточно для того, чтобы твои ни в чем не повинные дети остались в семье, бери ее, она сладкая. Я перетерплю... Ничего такого, конечно, в тот вечер не произошло. А Славку как подменили. Сильно на него подействовала наша выходка. Так и остался он у нас. А на самом деле оказался очень хорошим в семье, добрым, честным, отзывчивым, трудолюбивым. Мы быстро сдружились. И очень скоро с ними в одной постели оказались, - как-то само собою получилось. А потом и с Лерой да Жаном сблизились, тоже очень быстро и без недоразумений.

А вот Миша с Лидой входили к нам постепенно, не так сразу. И проблемы с ними бывали. Да и сейчас не всегда все ладно получается, хотя и очень любят они друг друга. Но люди они очень хорошие. Ссор у нас с ними никогда не было. И не злой он, наоборот, - самый мягкий из наших мужчин. Сама не знаю, что это на него тогда нашло... Он так переживает, проклинает себя... Они ведь без нас совсем уже себя не мыслят. Это особенное чувство, оно не сразу и не у всех появляется, но если захватывает, то надолго и очень сильно. Вы бы видели, как Миша возбуждается, когда наши мужчины играются Лидой, как он ее потом работает...

Но главное совсем не в этом. Главное в наших детях. У нас их семеро. Четыре девочки и три мальчика. От восьми до двенадцати. Оська, Верочка, Настенька, Витенька, Витасик, Стасик и Леночка. И мы еще хотим Игорька. У Миши с Лидой только одна, Настенька. Когда у Лиды время, мы не даем ей таблетки, и никто ее не работает, только Миша. И делаем все, чтобы они сильно возбуждались, чтобы Игорек крепкий вышел. И кормить ее будем потом по специальной схеме. И рожать она будет только у Вали...

Мы всех детей тоже примерно раз в месяц собираем вместе на целый день. Субботу или воскресенье. Придумываем что-нибудь самое интересное. Катер. Вылазки разные. Лес. Море. Детские аттракционы. В другие города для этого специально выезжаем. Чтобы каждая такая общая встреча была для них замечательным событием. Чтобы они потом скучали друг за другом. И они правда скучают... И мы уже сейчас много сделали для их будущего. Ведь ради этого, собственно, мы и живем...

Да. Дети - это главное. Все они - в лучших гимназиях. И с ними там не просто занимаются, а учат индивидуально. За отдельные и очень хорошие деньги, да и не только деньги - мы ведь умеем быть нужными. Все они заняты спортом. Всех приучаем к самостоятельности, настойчивости, к труду. Это главная наша забота, - чтобы в своем будущем они оказались в элите и могли самостоятельно в ней удержаться. И мы своего достигнем. Вместе. А раздельно сделать это очень сложно, оставаясь честным. Мы по природе все к мошенничеству неспособные оказались, - такое, видимо, воспитание было. И исходные позиции у нас почти у всех были ниже средних. Но, поддерживая и помогая друг другу, быстро поднялись, мы уже сейчас многого достигли. У всех хорошие квартиры, машины, общая дача, - настоящая, с бассейном и кортом, связи на будущее. Перспективы. Каждый чувствует настоящую, крепкую опору друг в друге. Каждый понимает, что только вместе можно чего-то добиться. В одиночку без исходного капитала или покровительства только подлые люди пробиваются, - мошенничеством, предательством, бездушием. А сколько-нибудь честные должны объединяться. И чем крепче, тем лучше. А крепче сексуальной притягательности у людей мало чего еще есть. И в любой семье она является основой, что бы там ни сочиняли моралисты... Вы, может, слушаете меня, а сами думаете: разглагольствует о честности, а сама во дворце живет, да еще о даче на море говорит, машинах... А вы поспрашивайте о нас с Валей, мы на виду, нас многие знают. Конечно, на одну ставку много не заработаешь. Да и рожать стали катастрофически мало. Время коварное и жестокое нам выпало. И устоять в нем непросто... Очень непросто... Вы никогда не задумывались, какой смысл в нашем государственном гимне несет в себе это странно ласковое слово "вороженьки"? Вдумайтесь во всю строчку. И соотнесите с самой первой строкой. И будьте уверены, этот гимн не случайный. И вовсе не пустой, очень глубокий... Но все равно ведь рожают. Наперекор всему. И к Вале все стремятся, чтобы он принял дитя, руки у него как бы счастливые... И связи потом на всю жизнь. Много вокруг нас хороших людей, по своей природе к благотворительности склонных. Такие нам и помогают. В благодарность за нашу отдачу и с надеждой на будущую такую же. Одни помогли организовать Славику выставку в Югославии, другие рекламу ему там такую отгрохали, что все его картины очень даже не даром разошлись. Все до единой. Квартиру сразу купили, обстановку. А здесь за два года одну продал, почти за бесценок. И у меня связи на всю жизнь, эндокринная патология в основном хроническая, а я еще и кабинет сексопатологии веду. Конечно, Валя и на венериках подрабатывает. Тоже надежные связи. А вы бы знали, как тот же Славик поднял фирму Жанчика. Туда клиенты как в музей изящных искусств ходят. А сколько Жанчик сделал для Мишкиной фирмы? И так каждый для каждого. И не особенно считаясь, потому что еще и самой близкой близостью связаны... Ближе, чем в других изолированных семьях. А когда партнеры в мире живут, сильнее этой силы нет. Да и сексуальные возможности неизмеримо возрастают. Столько всяких небывалых ощущений прибавляется... Такого вдвоем и в помине не почувствуешь... Простите, я совсем в сторону съехала, я не о том хотела, свои минуты транжирю...

[Sarikov]

Она откашлялась и быстрее, чтобы уложиться в отведенное время, продолжила:

- Лерка по своей инициативе вас позвала. Мы иногда приглашаем так к себе разные пары. Если уже женатые и не скандальные по натуре. Посидеть, поболтать, посмотреть, что они из себя представляют, может найдутся и такие, кто пополнит нашу семью, - нам пятые нужны, и шестые, и еще седьмые, - так я рассчитала, чтобы семь пар было. По-разному бывало, но в основном они уходили, даже не подозревая о нашей настоящей близости. А вас я как увидела, так сразу чуть не обомлела. Впервые настоящую человеческую самку увидела. Самую настоящую Матку. Сильную. Смелую. Жестокую. Уж можете мне поверить, - я не дилетант, знаю, о чем говорю. Такие одним видом своей промежности любого рабом своим вечным сделают. Или рабыней. Как меня. Одним поворотом головы ползать заставят. Любую семью, хоть в сорок человек, в узде удержат, даже не прикладывая для этого никаких усилий. Порода такая. А когда я и Виктора в себе почувствовала... самца твоего... - и как только вы отыскали друг друга, уму непостижимо... - я вашей рабыней готова быть... И Лида тоже, и Лерка, и Юлька. И наши мужья с радостью позволят делать с нами все, что захотите. А сами Иринке готовы пятки целовать. Или только смотреть на нее и возбуждаться, чтобы нас крепче работать. Это я не только от себя говорю. Это общее наше желание. И каждого в отдельности тоже. Я еще одну минуту, извините... Вы все равно к этому сами придете. Такая самка не может ограничиваться одним самцом. И такой самец не для одной самки. И вам непременно захочется увидеть друг друга в чужих объятиях. Потому что вы сильные. А для таких сильных обязательно становится необходимым дарить друг друга другим. Для своего же обоюдного наслаждения. Если не с нами, то сами создадите семью. Только не думайте, что это просто... Очень сложно. Много ошибок глупых наделаете. Дай Бог, чтоб не роковых. С нами будет проще, потому что мы многое уже создали. И готовы изменять уже созданное. И сами изменяться. И готовы к вашему лидерству. По меньшей мере в сексе. Потому что случайные связи глупы и опасны, особенно в наше время. И это лучший способ устоять в нашей... нынешней среде. Я вас призываю к нам. Начать все с нуля... Я столько всякого придумала... но нужен пятый мужчина... и пятая женщина, и только такая, как Ирина... Скорее всего, завтра вы не придете. Но мы будем вас ждать. Очень будем ждать. Столько, сколько придется.

Она поднялась и без сопровождения пошла к выходу. Сама разобралась с замком и захлопнула за собою дверь на защелку.

А они долго сидели растерянные, перемалывая каждый в себе неожиданные слова неожиданной гостьи. Пока Ирка, наконец, не высказалась:

- Ладно, самец, пошли буженину работать. А то нас наши дети потом отработают. Во все... места.

Странным образом визит врачихи Флоры совсем не испортил им настроения. Они то ухохатывались, вспоминая отдельные фразы, то игриво подмигивали друг другу по поводу самца и самки, развивая эту тему по всем тремста шестидесяти градусам, то вдруг замолкали на время, улыбаясь чему-то в самих себе.

А когда Виктор пошел в коридор запирать на ночь дверь, вдруг обнаружил на полке под зеркалом аккуратно завернутую в бумагу коробочку и две визитки на ней - Валентина и Флоры. С адресами и телефонами, рабочими и домашним. Он подал все это Ирине. И она их не порвала. И не выбросила. А коробочку с нескрываемым интересом тут же стала распаковывать. Внутри оказалась роскошная упаковка презервативов. Тех самых, банутовых. Подарочек...

А под ночь, наслаждаясь друг другом и не признаваясь себе в источнике избыточного возбуждения, потому что на самом деле они не понимали, откуда оно появилось, - от самого визита ли, от общего смысла сказанного, от какой-то отдельной фразы или даже отдельного слова, Ирка вдруг неожиданно ляпнула:

- Слушай, а давай я коленями на два стула упрусь над тобой. Вдруг получится?

Ничего, конечно, и отдаленно не получилось, - она бабахнулась на него, еще и коленкой о пол ударилась, правда, не очень сильно, во всяком случае, это не помешало им снова ухохотаться до коликов в животе.

- Нет, - заключила потом она, когда почти прекратились колики, - здесь дебелые мужики нужны. И руки их нужно чувствовать. Особенно на сиськах и бедрах. Только тогда получится.



В пятницу они готовили наполеон. А Ирка все бегала маме звонить. А та не отвечала.

- Наверное, с Бориской своим любится. Интересно, какой он. Она тебе не говорила?

- Я же тебе рассказывал.

- А. Да. Почему у нас нет его телефона?

- Не знаю. Мама не давала.

- Слушай, если она придет все-таки сегодня домой, сходим к ней, а?

- Зачем?

- Хочется посмотреть. Тебя с ней. И вообще. Хочется.

- Что с тобой?

- Ты же видишь, что не знаю. Откуда я могу знать?

А в субботу они встречали детей. Это уже днем было. Елена Андреевна тоже на вокзал подъехала. Она позвонила им еще с утра, от Бориса. А Ирка прямо по телефону взяла и ляпнула:

- Ты почему вчера нам не звонила? Мы тебя так хотели!

С ума, наверное, уже сходит. Он за эти слова ее так отругал, что она даже расплакалась. А потом долго извинялась. Но, кажется, осознала.

Дети здорово загорели, как всегда в таких случаях перебивали друг друга впечатлениями, хвастались коричневой кожей, тянули познакомить со своей вожатой, так чтобы отдельно, потому что она им попалась просто классная, такая, каких на самом деле как бы и не бывает. Им пришлось персонально познакомиться с этой Татьяной Ивановной, оказавшейся довольно миловидной и совсем юной, которая похвалила их ребят, заверив, что они очень хорошие и у нее с ними не было никаких проблем. А потом и с ее мужем, тоже вожатым, но другого отряда, и Сережка взволнованно выискивал его в толпе, чтобы они обязательно его хотя бы издали увидели, но он и сам вскоре подошел и познакомился, сказав при этом, указывая на длинную картонную коробку в Сережкиных руках:

- Сам Сережа делал. От "А" до "Я". Я ему только чуть-чуть показывал, что и как.

А Сережка всю дорогу потом не хотел говорить, что же находится в его коробке. И раскрылся только дома, гордо водружая на стол исключительно аккуратно выполненную модель какого-то военного корабля.

Потом они праздничали за столом, дети упивались лакомствами, спели дуэтом три песни, одна другой интереснее и мелодичнее, и у их родителей даже мороз по коже прошел от того, как здорово у них получались голоса, они раньше никогда не слышали, чтобы дети так серьезно и задушевно пели, тем более вдвоем. А у Елены Андреевны слезы на глазах выступили, когда они заканчивали песню "В лесу родилась елочка", только совсем на другой мотив:

...А человек под елочкой 

Не слышал ничего,

А елка лапой шелковой

Все гладила его.

Ласкала, ласкала,

Ласкала, ласкала,

Любила

Под метель и пургу.

А человек под елочкой

Навек уснул в снегу.1

И Ирка тоже прослезилась, только совсем немножко, - она без ума от радости была, что ее дети так спелись, так откуда ни возьмись тонко научились вдруг чувствовать мелодию, смысл слов и голоса друг друга.

Светланка побежала к подружкам, совсем ненадолго, потому что ей еще нужно было дочитать какую-то книжку, чтобы завтра отнести ее Татьяне Ивановне. А Сережка конечно с бабушкой, к своему дружку Стасику, а у той, когда они уходили, все еще были влажные глаза и периодически подергивались щеки. Проняли, видимо, внуки ее до самой глубины души...

Чуть позже Сережка позвонил от Стаськи и попросил заверить Стаськину маму, что они проводят ее сына до троллейбуса через три часа, а еще через двадцать минут они уже крутились вдвоем возле Сережкиного корабля, и он с гордым видом объяснял другу названия и функции отдельных его частей, особенности вооружения линкоров, эсминцев и траулеров, со знанием дела рассказывал, что делает на корабле капитан, а что его первый и второй помощники, и зачем вообще на корабле нужен боцман.

Виктору пришлось провести их к троллейбусу, а когда они возвращались домой, с удивлением отметил, что Сережка сам как бы автоматически взялся за его руку, хотя еще весной страшно стеснялся этого, - мол, что я, маленький, за ручку папкину-мамкину держаться?

Светлана уже была дома, она сидела в своей комнате, уткнувшись глазами в некачественно ксерокопированные страницы какой-то книги, привезенные ею из лагеря. Рядом лежала большая, в два формата, толстая тетрадь со свежими записями. Она конспектировала.

- Запрещенная литература? - поинтересовался отец.

- Нет. Просто редкая. Психология всякая. Как охмурить или захомутать собеседника, чтобы он этого даже не почувствовал. НЛП, слышал?

- Нет пока.

Заметив его взгляд на раскрытую тетрадь, как бы обрадовано сообщила:

- Классная, правда? Это мне Толик, Танечкин муж подарил. Слева пишешь всякое из книг или вообще разное не свое. А справа - только собственные заметки. Это он так делает. Чтобы не спутать потом. У него уже двенадцатая такая тетрадь, представляешь? И хотя у них ноутбук, он все равно в тетрадь все пишет. Пап, а мы смогли бы ноутбук купить? Две тысячи всего, отечественный. "Версия" называется. Это очень дешево. У них в нем библиотека, так там книг - десятки тысяч, на любые темы. Я столько начиталась... ты себе не представляешь.

- У бабушки такая в компьютере есть. Недавно ей установили.

- Честно? Завтра гляну. Мы с утра с Сережкой к Танечке, а потом сразу к Лене. Я его у нее аж до понедельника оставляю. Уже договорилась. Ну ладно, папочка, иди, я завтра с вами пообщаюсь. Сегодня Сережкина очередь вас развлекать. Пока. Нет. Подожди, посмотри в окно, видишь там далеко тот дом и угловое окно на верхнем этаже?

- Ну.

- Это Тани с Толиком окно, представляешь? Днем, когда солнце и на нас, и на них, можно зеркальцами переговариваться. Класс, да? А вечером фонариками.

- А кто они вообще?

- Из университета. На последний курс перешли. Только с разных факультетов. Они еще на первом курсе женились. И все время вместе. Как вы с мамой.

Вытянулась к его уху и добавила таинственным шепотом:

- Я с ними несколько раз ночевала...

Он вытаращил на нее глаза.

- Та не в том смысле, - довольная произведенным эффектом, засмеялась она. - Просто зачитывалась. А они меня и не думали выставлять. Шурудели себе под простыней, на меня ноль внимания. А потом спали, как младенцы. Они так три года в общежитии жили. Прямо в одной комнате с двумя другими девчонками. Говорят, привыкли. Класс, да? Ладно. Беги. Завтра чо-нибудь интересное расскажу.

Поцеловала в щеку.

Сережка с нескрываемым удовольствием около часа развлекал их вновь приобретенными знаниями в области военно-морского флота. Раньше он не знал, кем будет, а теперь точно офицером. Как его дедушка Сергей, только на корабле. В океане волны знаете какие? Так вот, почти всех хлопцев на самых высоких качелях укачивает уже через пять-десять минут, а он может на полный оборот качаться целых два часа и хоть бы хны. Он от природы для моря.

- Где ты накачался столькими знаниями?

- Книжки в ноутбуке читал, пока корабль делал. У Толика. Такая кликуха у Анатолия Романыча.

- Он что, всем давал читать?

- Нет, ты что. Только нам со Светкой.

- С какой стати?

- Как с какой? Мы же особенные. Мы Фроловы. Светка вообще два раза облазила.

- В каком смысле?

- На солнце засыпала. Как убитая. Она же и по ночам читала.

Эти ночные чтения слегка заволновали родителей. Хотя вообще-то Светланкиным словам Виктор почему-то полностью доверял. И потому стал успокаивать жену, что ничего страшного в этом нет.

В разговоре перед постелью попался удобный момент и Виктор, наконец, спросил, что произошло в тот вечер, когда Светланка затеяла Сережкино просвещение. Ирка сразу насупилась, видно было, что ей не очень приятно вспоминать, хотя от Виктора не укрылось, что она сегодня уже не раз это делала про себя.

- Дура я, - высказалась она, - вечно что-нибудь ляпну... Он так внимательно слушал... я столько ему рассказала, очень хорошо рассказала; показывала тут же все, то на себе, то на нем; о матке рассказала, о беременности, о том, как я его рожала, самой даже понравилось, какая я учительница... а потом все-таки ляпнула... у него перчик торчком под трусиками выпятился, я взяла и пошутила на свою голову: тебе что, туда хочется, да? Если бы ты видел его глаза! Как дико он на меня посмотрел... Это ужас какой-то... Такая обида в нем... Столько боли... Я и сейчас не могу понять, что он говорил тогда своим взглядом... И не знаю, как теперь с ним себя вести. Перчик у него сразу сник, он схватился и убежал. А меня как парализовало. Так хотелось встать и за ним, извиниться или еще что-нибудь, не знаю. А двинуться почти не могу. А как почувствовала тебя, - еще страшнее стало, боялась наброситься и бить тебя, бить... не знаю, за что. И Светку чуть не убить хотела.

В эту ночь они уснули, почти не дотронувшись друг до друга. Разве что Виктор то и дело успокаивающе поглаживал ее плечо.

А проснувшись глубокой ночью по неожиданной нужде, он вдруг заметил свет в Светланкиной комнате. Постучал, потом открыл дверь и сразу услышал ее шепот:

- Папочка, не волнуйся, я уже закончила. Столько пришлось записывать... Представляешь, я оказывается их самих захомутала почти как по написанному здесь...

- Кого их?

- Танечку и Толика.

- Что значит захомутала?

- Ну, это образно. Подчинила своему влиянию, понимаешь? Как ты маму. Ты не волнуйся, я уже ложусь. Иди, писай