АЛЕКС СКОРПИОНОВ "ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ЭРОС"

[Sarikov]

Сегодня ночью он так и не смог уснуть. Ни на минуту. Стоило закрыть глаза, как перед ним сразу же вставали кошмары прошедшего вечера, мучили тревожные мысли, преследовали болезненные воспоминания. Несколько раз он клялся сам себе, что никогда больше не допустит издевательств над своею дочерью. Будет беречь ее, как зеницу ока. Никому не позволит ее обидеть, чего бы это ему ни стоило. И вот, пожалуйста. Сам заставил ее плакать...

Но не прошло и двух минут, как она вдруг вскочила, повернула к нему мокрое от слез личико и крикнула:

- Раздевайся!

Он опешил.

- Раздевайся, слышишь?!

- Что с тобой, доченька?

Он потянулся, чтобы обнять ее, но она отодвинулась и жалобно повторила:

- Разденься. Я прошу тебя.

Его руки так и застыли в пустом пространстве над ее ногами. Тогда она соскочила с дивана и бросилась к его коленям. Стала торопливо расстегивать пояс на брюках.

- Подожди, девочка моя, подожди, я сам. Сейчас.

Но она, навалившись грудью на отцовские колени, позволила только помочь с пряжкой и потом сама стянула вниз брюки вместе с плавками.

И ухватилась губами за его совершенно мягкий и безобразно короткий отросток. Сразу втянула в рот почти целиком, освобождая корень от волос дрожащими пальцами и почти упираясь губами в лобок. Он с ужасом смотрел вниз - на ее губы и на слезы, все еще льющиеся из глаз, - и никак не мог понять, что ему теперь дальше делать. А она продолжала, - то со всего духу втягивать его в себя, то сдавливать губами, то раскачивать со стороны в сторону, будто проверяя на практике теоретические сведения, почерпнутые от всеопытных одноклассниц.

Словно парализованный, совершенно растерянный и обескураженный, он сидел и смотрел на нее расширенными глазами. Что же ему делать? Как себя вести?

- Ну, успокойся, моя хорошая. Прошу тебя, - стал он гладить ее голову, но так бережно, чтобы она, не дай Бог, не подумала, что он хочет ее оттолкнуть. - У меня сердце разрывается от твоих слез.

- Тогда почему он на меня не встает?! - подняла она к нему плачущие глаза. - Почему какой-то совсем чужой девчонке можно, а мне нельзя? Почему даже у того мертвого гада встал, а у тебя нет? Почему ты ночью меня не трахнул, чтобы совсем освободить от него?!

От этих неожиданных ее слов в нем что-то внутри аж передернулось. И мягкий отросток вдруг сам собою подскочил, хлопнув ее по подбородку и в три секунды превратившись в чурбан, торчащий из влажной от ее слез волосяной травы.

Она ухватилась за него руками и внезапно, снова не сумев сдержаться, сквозь льющиеся слезы прыснула смехом, - даже соплинка из носа выскочила. Виновато, совсем по-ребеночьи обтерев рукою нос и его засопливенную головку, подняла теперь уже смеющиеся глаза и радостно сообщила:

- Встал.

Он протянул руки, подхватил ее подмышки, притянул к себе и стал целовать все лицо, осушая его от слез и сопливых потеков. Потом усадил на колени и обнял - за плечи и под попку, чуть раскачивая, будто собирался спеть ей колыбельную...

Он проник в нее и она стала его дочерью, - вдруг вспомнились ему его ночные грезы.

Она взяла его в себя и он стал ее отцом...

- Прости, папочка, - вдруг услышал он ее тихий шепот. - Глупая я. Совсем глупая. А твоя Катя очень хорошая. И совсем не чужая. Н а ш а .

- Она на следующей неделе выходит замуж.

- Да? - удивилась дочь. - Жаль.

- Он хороший парень.

- Ты его знаешь?

- Да.

- И что дальше?

- Ничего.

- Но она ведь твоя женщина.

- Моя женщина - твоя мама. Одна единственная. Навсегда.

- А я?

- А ты моя дочь. Навсегда.

- И женщина. Дочь и женщина. Понял? У тебя на меня встает.

Он промолчал.

- Ты с ней... до того, как мама... или после?

- После.

- Это ты маме так отомстил?

- Нет. Она мне разрешила. Я сделал это при ней.

- Как это? Прямо так, при ней? Она была рядом?!

- Да.

- Здесь, дома?

- Дома.

Он как бы тяжело вздохнул.

- Ни-че-го себе... - недоуменно пробормотала она и надолго задумалась.

Все равно все сама узнает, - пытался успокоить себя Виктор за излишнюю болтливость. - Ничего не поделаешь, - она ведь научилась их слышать. Они уже ничего не смогут от нее скрывать...

Ну и пусть... Это не самое страшное. Да он что угодно сейчас ей готов рассказывать - что бы ни спросила. И что угодно делать - что бы ни попросила. Главное - помочь ей забыть... Любыми способами отвлекать. Все время отвлекать, не давать оставаться наедине со своими мыслями. Даже видавшие виды взрослые женщины тяжело переносят изнасилование. Что-то там с ними такое в душе происходит. Надлом какой-то. Где-то он читал об этом. Что же говорить о подростке? А ведь она не только изнасилование перенесла... Убить человека - пусть и подонка - это не муху прихлопнуть. Такого просто так из головы не выбросишь. Говорят, что и на самом деле с ума сходят...

Господи, только бы не это. Хватит с нее одной беды.

Он был глубоко убежден, что сейчас нет ничего страшнее утраты той близости, которая между ними установилась в течение последнего времени. Наоборот, он должен предпринимать любые шаги к еще более тесному сближению - самому любому, какое только может существовать между людьми. И ни в коем случае не допускать притворства и легкораскрываемой лжи - иначе потерять доверие можно в один момент. И тогда она останется наедине с одной собою...

Он со всей силы пытался понять, какое именно впечатление произвело на нее только что высказанное им признание по поводу Катьки. Не сомневался, что правильно сделал, не став юлить и сказав правду. Она должна чувствовать его полную откровенность и полную открытость ее душе.

[Sarikov]

- Хочешь, я немножко вылюблю тебя сейчас? - прошептал он ей в ушко. - Или даже не немножко. Но очень осторожно. Хочешь, да?

- Папка!.. - с делано разочарованной, но явно очень довольной его словами улыбкой, как бы укоризненно произнеста она. - Противный. Ты меня жалеешь... Не смей так больше... Конечно хочу. Но не дам. Ты что, заразиться чем-нибудь хочешь? Завтра - может быть. Когда узнаем, что скажет Ильинична. Вот тогда и вылюбишь. Отдамся тебе, как... сама не знаю, как.

- У нас есть презервативы.

- Что с тобой? Ты что, совсем не понимаешь? Какое отношение к нам имеют презервативы?!

- Ну, все, все. Не критикуй. Давай просто ляжем рядышком.

Она по-детски недовольно выпятила губки:

- А так? Ты устал, да?

- Нет. Совсем не устал.

Довольная ответом, она потянулась к его уху и шепотом попросила:

- Слышь, пап, спой мне ту. Ну - ту самую. Что ты в самом детстве пел: "Света, Света, Света - не боится света..." Колыбельную. Сто куплетов.

- Все сто?

- Ага.

И он и в самом деле начал ей тихо петь. Сначала без слов - только гортанью и подъязычной костью, а потом и все куплеты, какие вспоминались... продолжая раскачивать ее при этом в такт мелодии - точно так, как делал это с нею малышкой... И она точно так же уткнулась носиком в его плечо и вскоре засопела...

*

Ирина пришла с работы чуть позже обычного. Удивилась новому глазку и дополнительному запору на двери. Он ждал расспросов, но она почти ничего по этому поводу не сказала. И вообще молчала. Такой усталой и безучастной ко всему он ее не мог вспомнить. Самое осмысленное, что он от нее услышал, было:

- Дома все нормально?

- Да. А у тебя?

- Устала почему-то сильно... Как выжатый лимон... Все соки свои вчера потеряла... с этими помидорами.

И виновато улыбнулась - так, будто перед ним на самом деле в чем-то виновата. И даже не удивилась тому, что Светланка спит. И сама тоже побрела к постели. И заснула почти мгновенно.

*

Он позвонил Елене Андреевне и сказал, что будет у нее через двадцать минут.

Сережка гулял во дворе со своим дружком Стасиком, а она ждала его дома.

Ее вид поразил его. Он впервые в жизни увидел ее такою: внезапно постаревшей и беспомощной женщиной с отягощенным болью и горем лицом...

- Рассказывай, - еле слышно сказала она, лишь слабым кивком ответив на его приветствие.

Они прошли в ее комнату и он рассказал все так, как они придумали с дочерью. Когда он закончил, она с минуту помолчала и только потом проговорила:

- Она неправду тебе сказала. Он вошел в нее. И долго в ней был. У нее там внутри все в кровоизлияниях. Глубоко Ильинична не могла открыть, но сразу за устьем видела обширные гематомы. Точно так было у меня. После тех мужчин. У нее тоже... вагинизм. И она уже не была девственницей.

Он встал со стула и подошел к окну. Уставился туда, не зная, что дальше говорить. Услышал ее плач, вернулся, сел рядом и обнял за плечи.

- Не надо, Витя. Я уже мертвая.

Вздрогнул от страшного слова.

- Ты не говорила Ирине?

Она отрицательно покачала опущенной головой.

Он снова встал, прошелся по комнате туда-сюда, и только потом решился:

- Не убивайся так. У нее пройдет. Все пройдет... Точно так же, как у тебя прошло...

Она вскинула голову, пристально посмотрела ему в глаза и снова опустила. А потом вдруг свалилась вперед на пол и поползла к нему на четвереньках. Обхватила руками его ноги, уткнулась в них мокрыми глазами и распласталась на полу, как мертвая...

*

Елена Андреевна не обиделась, что он так торопился покинуть ее. Сама попросила, чтобы они оставили у нее Сережку еще на два дня, пока она сидит без работы и пока Борис в отъезде. А на прощанье впилась губами в его ладонь, крепко прижимая ее к себе двумя своими.

И жена, и дочь спали. А он и думать о постели не мог: боялся кошмаров. На кошмары как таковые ему было наплевать - пусть бы были, если бы не были связаны с дочерью. Но не он их выбирал...

Он закрылся на кухне и раскупорил купленный в ларьке двухлитровый бутыль холодного пива. Многовато, но других не было. От пива он всегда засыпал, как убитый. Может и сейчас получится.

Его беспокоила мысль о том, что мертвый мерзавец вряд ли был единственным, кто знал о нем, как исполнителе злополучного заказа. И теперь думал о том, как бы ему отыскать ту девочку, что ему звонила. Или адрес покойного Кости. Или Гуляева. Нужно было что-то предпринять, чтобы хотя бы предположительно знать, откуда нужно ожидать опасности. Но ничего путного в голову не приходило. Никакой полезной информации о них у него не было. А Гуляев вообще жил совсем в другом городе. Хотя ему и показалось с месяц назад, что он заметил его на вокзале...

Зашумел унитаз, потом вода в ванне, а затем в дверях показалась сонная головка Светланы. Увидев его, она тихонько открыла дверь, зашла и села напротив, вопросительно глядя в глаза. Видимо, уже заметила спящую маму.

И он сразу вспомнил, что им срочно нужно откорректировать "лапшу". Рассказал, что увидела в ее яське Ильинична. И бабушкины пояснения тоже рассказал. И убедил, что скрыть от родных состоявшееся изнасилование им не удастся.

И они добавили к придуманной истории необходимые дополнения и исправления.

И еще он ощутил, что ее первые переживания как бы уже улеглись, успокоились, но где-то в глубине души появились какие-то новые, незнакомые ему мысли, которые уже начали ее беспокоить, но которые она вряд ли сейчас ему раскроет. И он решил, что должен отвлекать ее, как только сможет, и стараться не оставлять ее одну, наедине с этими мыслями. Вплоть до того, что ложиться с нею спать в ее комнате.

Потом она встала и махнула ему рукой, - мол, следуй за мной. Они пришли в ее комнату и она, плотно прикрыв дверь, сказала:

- Давай, сами посмотрим. Я чистая, - только что писала и подмылась. А то знаешь, - Ильинична любит напускать страху на Лену. Мне кажется, что она сильно преувеличила.

Потом, укладываясь на спину и задирая ноги, добавила:

- Я пыталась через зеркало, но у меня ничего не получилось - закрытая наглухо. Зеркало вон там, на подоконнике.

- Зачем оно мне?

- Присветишь туда от лампочки.

Когда он вернулся к ней с зеркальцем, которым она переговаривается со своей Танечкой, Светка засомневалась:

- Нет, наверное сзади тебе будет проще. И лучше видно. А если нет - перевернусь снова.

И стала в коленно-локтевое положение, высоко задрав попку и как можно шире раздвигая ноги.

- Можешь сильно оттягивать. Не бойся, мне не будет больно.

Ей, по-видимому, и в самом деле было совсем не больно. Ему удалось легко оттянуть мягкие стенки устья влагалища и он увидел множество черных пятен на складках сразу же за преддверием. Наверное, это и были гематомы. А одно полосчатое пятнышко было видно и снаружи.

- Ну что? - спросила она его, когда он поднялся с кровати.

- Да. Ильинична правду сказала. Гематомы. Кровоизлияния. Много. Сразу же за устьем.

- Ничего. Пройдет. Совсем не болит, правда. У тебя встал?

Она потрогала его брюки и с шутливым разочарованием сказала:

- Тоже еще мне, доктор инфантильный. Ладно, беги отсюда. Пивом несет, как от бочки. Я спать дальше буду. Нет, подожди. Наклонись.

И заговорщически прошептала ему на ухо, когда он наклонился для поцелуя:

- Маму обязательно трахнешь перед тем, как рассказывать. Только хорошенько. Она тогда спокойнее все воспринимает.

[Sarikov]

*

Он допил все пиво. И таки уснул. Еще засветло. И проснулся среди ночи не от кошмара, а от кошмарно переполненного мочевого пузыря.

- Ты что - пил? - услышал он вдруг голос жены, когда снова улегся, вернувшись из туалета.

- Так, немного. Пиво.

- А вода какая-нибудь в холодильнике есть?

- Есть. Сладкая. Целая бутылка.

- Принеси, а?

Она с жадностью выглотала почти два стакана холодной апельсиновой "Биолы". А потом снова легла и сказала:

- Ну, рассказывай. Что у вас со Светкой вчера произошло? Только не ври. Я знаю, что что-то произошло.

Он хотел было сначала реализовать разумный Светкин совет, но Ирина почему-то решительно пресекла притязания на свое тело:

- Говори. Что она натворила?

- Она не натворила. Ее пытались изнасиловать.

И он рассказал, как пошел из магазина напрямик через тот двор, где недостроенные дома - он иногда действительно так ходил, когда не было грязи, и Светка, бывало, тоже - пошел потому, что увидел из очереди, как в ту же сторону прошла дочь; как услышал сдавленный крик из той заброшенной железной будки для приема стеклотары; как бросился туда и увидел внутри лежащую на полу Светлану и здоровенного мужика на ней; как тот сразу подскочил и, оттолкнув его в сторону, убежал. А потом уже Светлана рассказала ему, как все было: тот мужик шел ей навстречу и внезапно напал на нее - сразу зажал рот и сильно сдавил, обхватив вверху живота, так, что она оказалась почти что в обмороке; а потом понес ее в будку и там пытался изнасиловать, но не успел; а может, и успел что-то - он так давил ее рукой под грудь, что она не чувствовала даже, успел он засунуть или нет, помнит только, что ей было очень больно, она даже, кажется, потеряла сознание, а очнулась только тогда, когда он - отец - поднял ее с пола.

Его рассказ был более чем правдоподобен - такие истории в нашем городе стали почти банальными, они сами не раз слышали подобные. И в ту будку он еще ранним утром специально заглянул - посмотреть, что и как, чтобы их версия не оказалась легко разоблачимой. И даже подбросил кое-что из дочкиной сумочки - на всякий случай.

Рассказал, что она сбрила на лобке волосы - ей показалось, что у нее там завелись от того мужика вши. Что они ходили к Ильиничне на мазок, и что та считает, что он все-таки всунул, и позвонила об этом маме, и мама теперь знает, что у Светланы тоже вагинизм. И сказал, что признался маме в том, что они об этом знали, а ей не говорили, чтобы она не расстраивалась.

Ирка то сидела на кровати, то вскакивала и бегала по комнате, то приставала к нему с выяснениями подробностей, то возмущалась, то плакала, то благодарила Бога, что все закончилось так, а не еще хуже.

Знала бы она, как все на самом деле закончилось... И Виктор теперь окончательно убедился, что рассказывать ей правду сейчас никак нельзя было. Потом. Когда все уляжется. Если, конечно, уляжется...

И Светка затем тоже появилась - видимо, услышала ее беготню - и тоже приняла соответствующие порции материнского сочувствия и солидарного возмущения, избыточной нежности и поучительных нотаций.

К рассвету Ирина уже совсем как бы успокоилась, а речь пошла о бабушке, и они остановились на том, что Светлана должна сама ей рассказать абсолютно все, без их участия, и пусть они между собой даже секретничают, если им покажется это необходимым - а родители не будут любопытничать и приставать с расспросами.

Светка молодец, она взяла нити разговора в свои руки, и делала это так искусно, что они безоговорочно следовали за нею от темы к теме, - то по ассоциациям, то по акцентам, то по еще каким-то нераспознаваемым лазейкам, - все дальше отдаляясь от всего неприятного и болезненного. Легко добилась разрешения пригласить в субботу на обед своих новых друзей - Танечку и Толика; купить, наконец, для нее ту блузу, о которой она им говорила еще неделю назад; и Сережке новые джинсы тоже - уже давно пора; и пристроить его на платные тренировки по каким-то там боевым искусствам - пусть занимается, она с ним уже провела соответствующую воспитательную работу...

Из дома поутру они вышли все вместе, - отец и мать на свои работы, а Светлана к бабушке, до конца их рабочего дня.

*

Этот субботний обед получился просто великолепным. Светланка начала готовиться к нему с самого утра. Сначала отослала родителей на рынок с длинным списком самого необходимого, а сама смоталась в супермаркет за деликатесами. А потом непрерывно химичила на кухне, не позволяя им ни к чему прикасаться без ее разрешения. Так что они тоже были как бы гостями. Три раза звонила Лене, каждый раз меняя советы, что ей на себя одеть. Особенно беспокоилась о лифчике, поскольку блузку приказала одеть ту, "что просвещается", чтобы "они увидели". Конечно. Чтобы они увидели, какая у ее старушки Лены на самом деле грудь. Видимо, успела Танечке нахвастаться.

И за столом распоряжалась в качестве главной хозяйки.

Виктор радовался. Она вела себя так, будто и не было той страшной среды. И все остальные тоже. Принарядились. Прихорошились. Посветлели.

Елена Андреевна и в самом деле произвела потрясающее впечатление на гостей. Да и на Виктора тоже - она снова превратилась в элегантную и сочную красавицу, лишь на какие-то маленькие сантиметры постарше своей дочери. Да еще этот лифчик - что-то он такого раньше на ней не замечал. Под ним легко угадывались даже контуры сосковых ореолов.

Ирина не просвещалась. Но натянула ту самую блузку, плотно облегающую тело, от которой даже у ее мужа вот уже несколько лет неизменно появляется боль в мышцах, поддерживающих глазные яблоки. И ту короткую узкую юбку, от которой и у него самого сводило колени.

Ну, а о Светланке и говорить нечего. Вот уж где влияние бабушки казалось Виктору всеподавляющим. Хотя дочь, конечно, следовала модам своих сверстников, но выбирала сама для себя вещи именно так, как это делала ее бабушка, - так, что они казались неразрывной частью ее фигуры. Будто и придумывались именно для ее тела. Элегантность и простота, совмещенная с нынешними тинейджерскими размашками (конечно же голый пупок! и конечно же рельефы рудиментарных трусиков! и конечно же чтобы при соответствующих наклонах спины они выглядывали из-под пояса!) - обеспечивала ощущение неповторимого собственного стиля, из-за которого у отца от недоумения сводило ум под разум: когда она успела этому научиться?

И у всех троих почти лебединые шеи. И у всех троих ни складочки на подбородке.

Даже Сережка прихорошился. Причесал волосы отцовской расческой. Одел праздничную футболку. И чуть не кокетничал только что купленными джинсами.

Виктор любовался своей семьей.

Они все сегодня старались быть особенно красивыми.

И не поймешь - осознано или неосознанно этого хотели. Или так и этак одновременно?

Невольно и на себя в зеркало еще раз глянул - конечно, тоже прихорошился. Хотя если честно - как бы и не думал этого делать. И жена одевалась при нем, и он мог биться об заклад, что выбирала свою форму как бы бессознательно - они же в это время были заняты какими-то переговорами, полностью захватившими их внимание.

Он и гостей украдкой осмотрел с головы до ног.

И сразу понял: те тоже пришли нравиться. И быть красивыми.

И надо сказать - это им вполне удалось.

Заметил, как непроизвольно подправила юбку Танечка сразу после того, как он как бы нечаянно проскользнул глазами по ее коленке. И прогладила ее рукой в том самом месте, по которому пробежал его взгляд, будто он прощекотал ее или оставил там свой след. Потом понял, что своим боковым зрением она чуть не постоянно следит за направлениями его взгляда.

И он тоже явно хотел ей понравиться. Он это чувствовал, хотя делал это не специально - в осознаваемых мыслях у него преобладали совсем иные темы.

И Толик. Этот сначала следил за всеми - не подавая, конечно, виду. Но особенно за Еленой Андреевной. Кажется, она совершенно сбила его с панталыку. Вероятно, он не поверил, что это Иркина мама и некоторое время вел себя так, будто ожидал, что сейчас они признаются в розыгрыше и скажут-таки, что это ее сестра. А когда поведение Светки развеяло эти его подозрения, он полностью переключился теневым вниманием на Ирину. Точно - она его притягивала, как он и жаловался Светке. Почти каждое Иркино движение как-нибудь отражалось в его глазах. И не только в глазах, но и в других частях тела - будто она своими собственными как-то заводила и его движения.

>А я ему нравлюсь. Ты посмотри, как он меня глазами гладит, - сказала она мужу как бы между прочим.

>Так ты его и получишь без моего разрешения, - тут же послышался Светкин комментарий, направленный в тот же адрес.

Ирка вздрогнула и уставилась на дочь. Но та, как ни в чем не бывало, продолжала накалывать на вилку скользкий грибочек, оставив без внимания ее взгляд. И жена сразу успокоилась.

>Пап, ты видишь, что с мамой и Толиком творится? Они уже чуть не раздевают друг друга, - заметила Светка. - Да не бойся, она меня не слышит. Она меня вообще плохо слышит, не так как ты.

Он опасливо скосил глаза в сторону жены. В самом деле, не слышала.

>Нет, ты видишь? Прям пустила его себе под кофту. И балдеет. Что это с нею?

Отец улыбнулся. Но не стал отвечать, дав понять дочери, что это его не беспокоит, да и ее пусть не волнует тоже.

>А тебе Танечка нравится. Я вижу. Вы что, хотите их у меня отнять?

Он посмотрел на нее осуждающим взглядом - мол, что ты такое несешь, никто не собирается их у тебя отнимать... Это просто тайные мысли - простотакные - они у всех людей бывают.

>Простотакные?

Виктор шумно поперхнулся и встал из-за стола, чтобы прокашляться в сторонку.

Ничего себе! Это еще что такое?!

>Откуда ты взяла это слово?

>От верблюда. Вытри слюни. На подбородке. Да. И еще чуть левее. Все, чисто. Танечку можешь взять. Она хорошая. А Толика я ей не отдам.

>Он что - плохой? - улыбнулся отец.

>Не паясничай. В Толика Я влюблена. Только мне можно о нем так думать. Скажи ей, пусть не думает. Я бы и сама сказала, но мне стыдно. И она меня плохо слышит. Еще как-нибудь неправильно поймет.

И тут вдруг Ирка покраснела. Ага, видимо что-то хотела ему сказать и вспомнила, что дочка может подслушивать их тайные разговоры...

Но она еще не знает, что та уже способна в них встревать

[Sarikov]

И кажется, еще не поняла, что ее муж может общаться с дочерью минуя внимание ее матери.

>Светка, я тебе не говорил слова "простотакные". Откуда ты его взяла?

>Говорил. Только чуть не так, как сейчас.

>А как?

>А что случилось?

>Я тебе действительно его не говорил. Только подумал.

>Да? Тогда понятно. Ты говорил это откуда-то издалека. Нет, не издалека. Изглуби.

И з г л у б и ... Она сказала это слово с ударением на первом слоге. Красивое слово. От него по телу Виктора поползли мурашки а в поддыхе он почувствовал щекотку... И вспомнил вдруг что-то неожиданное. Но тут же - моментально тут же - и забыл.

>И когда это ты стала так слышать?

>Изглуби? Там, в подвале. Ты просил у меня прощения. Несколько раз. А временами - так все время. Только и повторял одно и то же.

>А потом?

>Всего два или три раза. А что? Ты думаешь, что я читаю твои мысли? - она молча засмеялась. - Нет. Такого у меня не получается. Я слышу только то, что ты мне говоришь.

>Почему же ты мне не отвечала?

>Один раз вчера ответила, а ты не услышал. Я подумала, что ты со мною просто так, как будто сам с собою разговариваешь. И подумала: ну и разговаривай себе. Мне-то что? Кстати, когда вы с мамой секретничаете, я тоже слышу очень глухо. И не все, что вы говорите. Особенно то, что не касается меня. Такого я вообще не понимаю. Бубните себе там что-то под нос и все.

>А как же ты маму в первый раз услышала? Ну, об этом парне, - помнишь, ты говорила.

>Она тогда тоже у меня прощения просила. Почти как ты в подвале. Чуть не плакала. Правда, Толик хороший?

>Хороший.

>Он очень умный. Почти как ты. Жаль, что у меня эта Ленина болезнь. Я бы ему отдалась. Даже тебя не спрашивалась бы.

>Ты малолетка. За такое его в тюрьму посадят.

>Я знаю, - понимающе вздохнула она. - Я просто так говорю... Не думай, он руки не распускает. И я тоже. Между нами абсолютно ничего такого не было. Даже приблизительного. И тебя я, если что, обязательно спрошусь. Я же тебе поклялась.

>Ты маму сейчас слышишь?

>Нет.

>Зато я вас слышу, - послышался строгий Иркин голос. - Светка тебе отвечает, что ли?

>Так. Чуть-чуть.

>Что творится в храме Божьем... - вздохнула она. - Я тебе чего-то такого сказанула, а она притворяется, что не услышала... Притворяется же, я вижу.

>Потому что ты его хочешь. И пускаешь на свои сиски. А он мой. Мой, поняла?! - обиженно встряла дочь.

И Ирка обомлела. И тут же попросила у всех извинения и почти побежала в ванную.

Вот так дела-а... Хорошо еще, что никто ничего не понял...

>Ну и пусть. Подумаешь, обиделась. И Лена вон, тоже на Толика зарится. Они что, с ума посходили? Это же я его пригласила.

>Что ты несешь? Еще и Лену припутала.

>Она тоже его себе под лифчик пускает.

>Перестань. Это обычные простотакные человеческие мысли. Они бывают абсолютно у всех нормальных людей. Только у ненормальных не бывают. Ты что, серьезно считаешь, что и Лена станет у тебя его отнимать?

>Папа, хочешь скажу, что у Танечки под трусиками есть? - внезапно сменила тему дочь.

>В каком смысле?

>Ну хочешь?

>Нет.

>У нее прямо над волосами бабочка. Она мне показывала.

>Ты что, поехала?

>Ничего не поехала. Татуировка такая. Очень красивая. Цветная. У них на курсе одна девчонка умеет их делать.

>Зачем это ей?

>Над Толиком пошутила.

>А он?

>Ничего. Что он? Ему понравилось. Так во всяком случае она мне сказала. Это же не навечно. Ты себе представил, а?

>Нет.

>Ну и как хочешь. Мама там аж до трусов взмокрела на Толика, а ты прямо как инфант какой-то.

>Откуда ты знаешь, что взмокрела?

>Потом скажу, - ответила она после паузы, занятой какой-то репликой в сторону Танечки, с которой она все это время беседовала о салате из сладкой кукурузы.

Бабочка. Так, кажется, шлюх метят. Или проституток - он не помнил. Да и разницу как-то не очень понимал.

>Слышь, Света, - позвал он ее.

>Что?

>Пойди, извинись перед мамой.

>Да. Я сейчас, - сразу и с безропотной готовностью согласилась она, словно и сама об этом только и думала.

Вышла из-за стола и направилась на кухню с двумя опустевшими от салатов посудинами.

А он занялся Танечкой. Чтобы и та взмокрела. Ему почему-то очень сейчас этого захотелось - чтобы действительно взмокрела до корки в трусах...

*

Львиная доля в общем объеме всего того, что в человеке принято объединять красивым словом existentio - сознательные, подсознательные и надсознательные ощущения, чувства, мотивации, мысли и т.т.т.д. - напрямую или опосредованно связана с эротикой. Так думал он, перебрасываясь отдельными фразами с Таней, в то время как Сережка с Леной развлекали ее Толика. И не только экзистенция - как существование в ощущении, или как там еще это понимается... То же самое касается и самых далеких от нее рабочих процессов жизнедеятельности человеческого организма. Можно сказать и круче - человек насквозь пронизан эросом. Во все стороны его внутреннего и наружного пространства.

Просто мы этого до поры до времени в себе не замечаем... То по незрелости, то по недозрелости, то по перезрелости... Или замечаем, но не обращаем внимания. Какая разница, из чего там не самом деле состоит двигатель внутреннего возгорания? Лишь бы воспалял. Лишь бы возбуждал желание жить, желание быть красивым...

А Танечка и в самом деле красивая. По меньшей мере сейчас - когда ей очень хочется нравиться. Можно поспорить, что она вовсе не думает о том, как бы это ему отдаться. Более того, она уверена, что этого никогда и не будет на самом деле. И никогда она ему не даст. Но понравиться ему очень хочет. Он это чувствует наверняка. И понравиться именно собою женщиной. Именно той самой женщиной, назначение которой - впускать в себя мужчину...

[Sarikov]

*

Они проводили гостей всей семьей почти до половины пути. И приглашали приходить еще, поскольку всем понравилось их общество и вообще, они очень хорошие и обаятельные. И их очень любят дети.

И во всех своих словах они были очень искренни.

Потом усадили Елену Андреевну в маршрутку - а она тоже была очень довольна приятно и интересно проведенным временем. Толик ей показался удивительно взрослым собеседником. И пытался подражать ей в том, как она держит вилку и нож. Но главное - ее внучка была замечательно счастливой. А о внуке и говорить нечего - тот в своем Толике души не чаял.

Уборкой - когда они вернулись домой - занялись мать с дочерью, почти насильно прогнав мужчин к телевизору болеть за их любимый "Металлург". А сами, звеня посудой, все ворковали и ворковали о чем-то своем, сугубо женском и совершенно личном...

*

В постель к нему жена легла как бы немного в чем-то виноватой, но от первого же прикосновения загорелась такой бурной страстью, что уже через четыре с половиной минуты они разрешились обильным обоюдным оргазмом, не проронив за все это время друг для друга ни единого слова.

И потом снова молчали, разъединившись и уединившись в своих внутренних мирах.

Должно было быть все иначе. Совсем не так у них бывает после подобных дружеских компанейских сборов. Они долго играют друг с дружкой, шутят, бесятся, острят, подкалывают, вспоминают и обсуждают на все лады замаскированные эротические подробности поведения всех присутствовавших, воображают и фантазируют вслух черт-те что, и ведут себя черт-те как, и придумывают, как кто из тех умеет между собой, и как кто из тех сумел бы с нею или сумела бы с ним, и все это пробуют тут же, - то в смехе и приколах, то по-настоящему застывая или заходясь от воображения непривычного партнера, - вплоть до самых взаправдашних шепотов или вскриков: Лешенька, Аллочка, стервочка Жанка, Андрей... и все такое далее и все тому подобное. И всегда подыгрывали друг дружке в воображениях и потакали любым невероятным позывам. И всегда смеялись потом своей разнузданной распущенности и блядской похотливости, не осуждая и не сердясь ни на какие излишества. Так, оставаясь вдвоем друг с дружкой, они перетрахались почти со всеми своими близкими и дальними знакомыми, и за все шестнадцать лет их совместной жизни почти ни разу им и в голову не пришло реализовать свою похоть напрямую с чужим партнером. Пока не появился этот Димка и одним движением своего пальца не изменил их жизнь до неузнаваемости.

Он хотел было отвернуться на бок и начать мысли на сон, как вдруг она положила свою ладонь на его руку и он почувствовал, что она вся дрожит. Той самой, лишь один единственный раз знакомой ему судорожной дрожью.

Он поднялся над нею и включил ночник. Она лежала с закрытыми глазами, раскинув ноги и руки, словно распятая за грехи любодеяния дева. И, почувствовав его над собою, тут же выпятила к нему свои губы судорожным сокращением ягодиц. А на них все еще блестели лишь слегка подсыхающие потеки смешанного их секрета - она даже не притронулась к промежности все это время после оргазма.

И он буквально физически ощутил восторг этих губ, вновь принимающих в себя желанного своего хозяина.

Взахлеб восторг,

Восторг взасос...

Тот самый восторг, который однажды он уже чувствовал...

И потом они чуть ли не в течение часа удивлялись тому, что с ними происходит. Это были совсем новые для них чувства и ощущения. Никогда раньше они не проникались друг в друга так глубоко и в то же время никогда не оказывались такими отдельными от своих половых органов - органов их наслаждения и их бессмертия. Никогда раньше им не приходило в голову наблюдать за теми как бы со стороны, - то с высоты, то с низины, то с отдаленных от них пригорков своего сознания - через поля, колышущиеся ковылем, через леса, шелестящие кронами деревьев, через океаны, причесывающиеся белыми гребешками волн, через пустыни, исчерченные узорами песчаных дюн, через глубокие овраги и пропасти, захватывающие дух глубиною пространства, через толпы людей, взирающих на них с недоумением и вожделением, через улицы и площади, через арены и ристалища, через города и поселки, через пушистые облака, обнимающие и ласкающие их своими еле ощутимыми поверхностями...

- Смотри, смотри... - задыхаясь, шептала Ирка, - это мы, мы с тобою, я и ты, только Я и Ты... мы всегда есть, мы всегда с тобой были, всегда были, сейчас есть, и навсегда будем...

*

- Это наверное потому, что мы испробовали чужих нам мужчин и женщин, - предположила Ирина, улегшись щекой и ладонями на его плечо. - Как иначе я такое смогла бы? Мы любились с тобою шестнадцать лет, без чьего-либо чужого участия, и ничего подобного с нами не случалось...

- Может быть.

- Там в губах какие-то мышцы новые появились, что ли? Они выпячиваются и захватывают его, словно какие-то щупальца. Мне даже страшно становится. А в животе - вот здесь - какой-то вакуум образуется. Вот точно здесь, на совсем маленьком участке - там, где матка, только чуть глубже, потрогай. И затягивает его внутрь, совсем не спрашиваясь меня... Но Боже, как мне приятно! Просто неистово приятно...

- Мне тоже.

- Знаешь, я теперь почти уверена, что Танечка и Толик будут с нами. Они уже с нами. Это все подстроено. Заведомо подстроено. И ничего уже нельзя изменить.

- Ты думаешь о том, что говоришь? А Светка? О ней ты думаешь? Она ведь уже не только слышит нас. Она нас чувствует. Почти читает наши мысли и переживания. Знаешь, что она сегодня мне сказала? Что ты взмокрела на Толика до трусов. Ты действительно взмокрела?

- Да. Но мы помирились.

- При чем здесь - помирились?

- Она прощает меня.

- Как же ты будешь с ее Толиком, если она обо всем будет знать? Она же возненавидит нас.

- Она уже не девочка. Она женщина, Витя. Она будет с нами.

- Что ты мелешь? Она еще подросток.

- В день ее совершеннолетия ты ей разрешишь. Ничего уже не изменить, Витя. Так и будет, я знаю. Они - наша семья. Только пожалуйста, не трогай Танечку, пока Толик сам об этом не попросит. Я тебя очень прошу. Как бы тебе этого ни хотелось. Потерпи.

- Я и не собирался ее трогать.

- Тронешь. Это случится не скоро. Мы еще долго притираться друг к другу будем. Пока все вместе не поймем, что мы - одна семья. Полгода пройдет. Может, чуть меньше. А может и целый год.

- Светка говорила, что ты пустила его себе на грудь. А я не почувствовал. Пустила?

- Да. Пустила. И он это сразу понял. Я увидела, как он сомлел. Знаешь, как он гладил ее? Совсем не так, как ты. И не так, как все остальные, кто трогал ее в уме или наяву.

- А как?

- Когда-нибудь увидишь... Я не знаю, как это словами сказать.

- Почему же я этого не почувствовал?

- Ты с Танечкой тогда смотрелся. И Светка тебя тоже отвлекать сразу стала. Сразу, как только поняла, чем мы с ним через весь стол занимаемся...

- А мама?

- Мама? Я не знаю. Она же сбоку, между нами сидела. Она не мешала, это я точно помню...

- Мама чувствует тебя еще больше, чем Светка.

- Ну и пусть.

Они немного помолчали, а затем Ирка вдруг спросила:

- Слушай, а почему ты тогда, в четверг, даже не поинтересовался, где это я после работы задержалась?

Он хотел было поинтересоваться, но в это время скрипнула дверь и в комнату на цыпочках впорхнула Светлана, ярко освещенная лунным светом, падающим из окна.

- Я к вам, - прошептала она в тень постели, ничуть не сомневаясь, что там в данный момент совсем не просмотром сновидений занимаются, - мне не спится одной. Страшно.

Они освободили ей место между собой.

- Что за бури у вас здесь происходят? Все пространство по дому ходуном ходит. Ой! Понятно. Я вам сейчас простыню сменю. Совсем разленились, да? Так и утонуть можно. В собственном соку.

- Не болтай. Который час? Сережка спит?

- Начало первого. Спит. И лыбится.

Она заменила простыню, бесцеремонно перекатывая их голые тела с одного края кровати на другой и поучая:

- Полотенце надо подкладывать. Накопили... море целое.

Потом улеглась на бок под руку отца, тесно прижавшись к нему спиной. Уложила под щеку обе ладошки и, зевнув во весь рот, заверила:

- Я рано встану. Сережка не заметит. А вы продолжайте ругаться.

- Мы не ругаемся.

- Все равно. Продолжайте. Я вам не мешаю.

Но они не стали продолжать. Молча думали одни и те же свои мысли.

>Забоялись, да?

>Нет. Просто спать уже хочется, - ответил отец.

>Забоялись. Я же вижу. Про меня и Толик-Танечку говорили.

>А ты подслушивала?

>Нет. Я и так знаю. О чем вы еще можете сейчас говорить? Мама, ты меня слышишь?

>Слышу.

>Класс. А они нас - нет. Ты расстроились, да, мама?

>Чему?

>Что я вас слышу.

Ирина промолчала.

>Не расстраивайся. Чему быть, то и будет. Радоваться должна. Нас же никто больше не слышит. Никто-никто в мире.

>Ты и за стенкой нас слышишь?

>Нет. А вы что, слышите?

>Тоже нет. Только вблизи, когда видим друг друга.

>Ну вот. А ты расстраиваешься. Знаешь, почему это так?

>Почему?

>Потому что мы любим друг друга. Самой необыкновенной любовью. О такой любви больше никто не знает. Только мы. Одни единственные на всем белом свете.

>Так не бывает.

>Ну и что? Все равно - только мы.

>Светка. Мы иногда такие слова говорим... - засмущалась Ирина.

>Ругательные? Ну и говорите. Я что - их не знаю, что ли? Я с папой их уже даже вслух говорила. А когда "про себя" - они вовсе и не ругательные. Обыкновенные. Даже красивые бывают. Иногда. Когда хочется. Кстати, знаете, почему почти все ругательные слова с сексом связаны? Не знаете? А я знаю. Так что - можете не стесняться.

>Ну и почему?

>Не сейчас. Я потом как-нибудь скажу. Это очень долгая история. Вы лучше мне про Толика и Танечку поговорите. Мне интересно.

>Что именно?

>Что, что... - перекривила Светка маму. - Ты же знаешь про Катю?

>Ну?

>Ты знаешь, что она - папина собственная женщина?

>Что значит - собственная?

>В прямом смысле. Принадлежит ему. Он может делать с нею все, что только захочет - она и не пикнет.

>Почему ты так решила?

>Я же видела ее.

>Когда?

>Какая тебе разница? Видела.

>И при чем здесь Катя?

>Мамочка, не строй из себя недотепу. Ты же знаешь, что Толик тоже уже почти принадлежит тебе. У меня что, глаз нету?

>Светка! Что ты такое говоришь? Неужели ты думаешь...

>Ничего я не думаю. Никто нас уже не сможет разъединить. Но Толик - тоже уже почти твоя собственность. И ты почти что уже можешь с ним делать все, что захочешь - он и не пикнет.

Ирка откинулась на спину и замолчала.

>Да я уже не ревную, чего ты. Ну, может самую малость. И папа тоже. Спроси у него.

>Ты что, ей все рассказал? - и в самом деле обратилась Ирина к мужу, тяжело при этом вздохнув.

>Ничего я ей еще не рассказывал. Почти ничего.

>Ничего? - чуть не радостно всполошилась дочь. - Тогда давайте все про Катю. А потом про моих. То есть, я имею в виду - про Толика и Танечку.

Ирка повернулась и обняла их, прижавшись всем телом к дочери:

- Нет. Давай спать, доченька. Потом. Не сейчас. Мы все тебе расскажем. Все-все. Правда. Только не все так сразу... Ты уже взрослая, должна понимать. Спи родная...

[Sarikov]

*

Они заспались до девяти утра. Светки рядом не оказалось - смылась так тихо, что они и не услышали, когда она это успела.

Виктор первым потопал в ванную. Дети уже хозяйничали на кухне, откуда слышались аппетитные запахи и словесные препирательства.

- А почему ты тогда к ним в кровать залезла? Ты что, не знаешь, чем они там ночами занимаются? - недовольно ворчал Сережка.

- Как ты мне уже надоел. Что они - непрерывно там этим занимаются, что ли? Делать им больше нечего? Просто заболтались. Заболтались - и я так там и заснула.

- О чем заболтались? - чуть не завистливо спросил он.

- Обо всем. Про жизнь. Про школу. Про тебя тоже, - на тренировках чтобы по-настоящему выкладывался, а не так - время отбывал. Про Толика и Танечку.

- Могла бы и меня разбудить.

- Да уж. Ты так спал, что тебя даже шторм не разбудил бы.

- Пальцем в лужу. Мне с вечера как раз такой шторм приснился, что я аж и проснулся. А потом снова заснул.

- Шторм ему приснился. Бери и сам к ним ходи. Чего боишься?

- Но ты же обещала?

- Ничего не обещала. Вечно я тебя, что ли, за руку буду водить? Ходи сам. Здоровый уже. Не прогонят.

Виктор осторожно проскользнул в ванную, боясь скрипнуть дверью и попасться на нечаянном подслушивании.

Шторм ему приснился... А той буря почудилась. От которой все пространство по дому ходуном ходит. И ему с женой в это же время вообще черт-те что неизвестное причудилось...

А Сережке они и в самом деле что-то меньше внимания уделять стали... Нехорошо это. Наверняка думает: ее то берут к себе, даже на всю ночь, а его - нет. Конечно ему обидно. Сегодня же нужно им заняться. Поговорить хотя бы. О море, о кораблях. Тельняшку бы ему достать - где, интересно, их продают? Где-то же наверное продают. Вот был бы сюрприз! И вечером перед сном о чем-нибудь поболтать... Обязательно надо! Сегодня же.

Ирке он потом полностью передал подслушанный им разговор. И она тоже согласилась, что Сережка нуждается в более частом и обстоятельном общении с родителями. А то все с Леной, да с Леной. Да со Стасиком своим. Так и упустить можно - замкнется в себе, не разомкнешь потом...

Они сидели на кухне, а дети по своим комнатам занимались своими делами.

- Ты так и не спросил меня, где я в четверг после работы шлялась, - напомнила она еще вчера высказанную в его адрес претензию, будто осуждая за проявленное невнимание.

- И где же?

- На лавочке сидела. С Пашкой.

- Да. Скоро Настин день. Мы пойдем к нему? Или как прошлый раз - сами?

Настя - Иркина школьная подруга - погибла десять лет назад в свой день рождения. Ей тогда исполнилось двадцать три. И три года, как она жила с Пашкой Пашутиным. Ему только за месяц до этого родители подарили "Жигули" - совсем новую шестерку. Ему все дарили родители. И квартиру, и мебель, и учебу в институте, и даже невесту - Настю - именно они ему нашли. Правда, полюбили они друг друга вроде бы по-настоящему. И жили почти что мирно. Ребенка только почему-то не получалось. А в тот злополучный день Пашка врезался на своих "Жигулях" в КамАЗ. Правым крылом. Сам отделался ушибами, переломами и сотрясением мозга, а Настю насмерть раздавило. С тех пор в этот день они почти каждый год приходили к нему и поминали вместе. Он так и не женился второй раз. И за руль больше не сел.

- Можно, я тебя спрошу? - ответила она вопросом на вопрос.

- Спроси.

- Ты недавно мне намекнул, что у тебя... ну помнишь?.. Это была Настя, да?

Он не сказал: да. Насупился, сцепил зубы и задвигал губой на губу.

- Я так почему-то и подумала. Сразу, как ты обмолвился...

- Это случайно произошло. Я ошибся. Думал, что это ты.

- Как это?

- Помнишь, мы в село на свадьбу чью-то ездили? Летом, за два месяца до ее смерти. Ночью гроза была и вырубило свет. А нас уложили спать в каком-то доме. Всех покатом. На полу. На матрацах. Напились мы все тогда прилично. Ну и захотел я тебя среди ночи - проснулся от этого. Сон такой был - о тебе голой. Все до деталей до сих пор помню. Стянул тихо с тебя трусы, залез и... засадил не глядя. Видеть там и нечего было - темнота была полная. Только когда опустился чтобы поцеловать - чуть не обмер. И протрезвел сразу. Это не ты оказалась. Я сразу тогда понял, что это Настя. И сразу решил выйти, но она, как только почувствовала мое движение, ухватилась руками за шею, а ногами задницу оплела. И не выпустила. Целовать начала. И я минуты за три кончил. Спустил прямо в нее - она за ягодицы потом схватила руками и тянула к себе, как сумасшедшая... И еще несколько минут на себе держала - так уцепилась, что без шума я с нее не слез бы. А когда все-таки слез, обнаружил, что ты лежишь с другой стороны от меня. А уже утром увидел, что Пашка прямо впритык с нею находился, когда я ее... я пару раз даже задел его рукой. Но он спал и ничего не знал об этом. И ты спала. Вот такое со мною тогда приключилось.

- А потом?

- А потом... она потом - уже когда мы приехали домой - еще хотела... дня через два или три прямо так мне и сказала... сильно стеснялась, но сказала... и что она тебе не расскажет - божилась... и что Пашка тоже не узнает. Но я не смог. Мне стыдно очень было перед тобой. И я вроде очень мягко сказал ей об этом - а она все равно обиделась. Мы до ее смерти больше так и не виделись. Я потом много мыслей о ней передумал. Даже винил себя и ругал - за то, что так обидел, оттолкнул, а ведь ей той жизни всего и оставалось на два месяца. Казалось даже, что это я виноват в ее смерти. Она кроме Пашки только меня и попробовала - так прямо тогда и сказала.

- Да. У нее никого другого не было. Может, это она от тебя беременной была? Сказали, что восемь недель было... плоду.

- Я все время об этом и думаю. И страшно от этого. А перед Пашкой... вообще года два чуть не казнил себя. Не мог в глаза ему смотреть. А когда ты сказала, что он хочет твою грудь - хоть верь, хоть не верь - даже обрадовался.

- Я помню. Я тогда очень удивилась, что ты сразу разрешил. Даже чуть не настаивать стал. Но о причине не догадалась. До самых сих пор.

- Если бы ты тогда ему дала все, я бы наверное даже рад был бы...

- Я ему дам сейчас, Витя. Если разрешишь.

Он подумал и, вздохнув, согласился:

- Дай. Он хочет?

- Он в четверг приглашал меня к себе. И это не первый раз - мне просто неловко было тебе о нем говорить. А в этот раз вообще прилип. Умолял прямо. Все полчаса, что мы на лавочке сидели, просил. Говорил: хотя бы дотронуться... Я такая уставшая была, вообще ни о чем думать не могла, а он так пристал, вымотал мне всю душу, за руку держал, чтобы не уходила, а кругом люди... И я, чтобы он отстал, пообещала, что приду к нему в другой день. Когда смогу.

Она помолчала, а затем добавила:

- Мне его вообще-то очень жалко. Все у него как-то не так - и с женщинами, и на работе. Потерянный он какой-то. Ты правда согласен?

- Я же сказал.

- Тогда я завтра к нему пойду. До вечера.

- Можешь и на ночь остаться. Детям что-нибудь придумаем.

- Нет. Не останусь.

- Смотри сама.

- Я возьму из Флориной пачки презервативы, хорошо?

- Хорошо.

- Может, и без этого обойдется. Я еще не знаю, как буду себя вести.

- Смотри сама, - повторил он. - А мне может и легче перед ним станет. Столько лет прошло, а я все еще об этом думаю... Лишь бы только не прилип к тебе потом еще больше и надолго.

Зазвонил телефон. Трубку подняла Ирина, но и Светка оказалась тут как тут, остановившись за ее спиной в уверенности, что звонят именно ей.

По начальному выражению Иркиного лица Виктор почему-то решил, что это и есть легкий на помине Пашка. Но потом понял, что не угадал - она стала медленно опускать трубку, из которой слышался глуховатый мужской голос, заставивший его вздрогнуть. Она уже почти положила ее на аппарат, но вдруг передумала и протянула мужу:

- Это тебя.

У него внутри что-то оборвалась и он невольно бросил тревожный взгляд на дочь. Глаза той так же мгновенно наполнились тревогой.

Трубка уже молчала и Виктор откликнулся:

- Слушаю.

- Виктор? Это Валентин. Валентин Завацкий, Флорин муж.

Голос был взволнован и тороплив, будто он опасался, что его не станут слушать, а вот-вот бросят трубку.

- Виктор, не бросайте трубку. Послушайте меня. Флора заболела. Ей очень плохо. Ей очень нужно увидеть вас, лично вас. Хотя бы увидеть. Только несколько секунд и все. Пожалуйста. Я за вами заеду. И назад тут же отвезу. Я вас очень прошу. Не отказывайте.

- А что с нею?

- Не отказывайте. Я вас очень прошу, - продолжил тот свое, игнорируя его вопрос, - это отнимет у вас сорок минут, не больше. Через двадцать минут я буду у вас во дворе - вы увидите из окна кухни. Черная "Ауди". Не отказывайте, пожалуйста.

И, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Западня, - тут же мелькнуло в голове у Виктора. - Зачем он им на несколько секунд? Что за чепуха!

Он вдруг вообразил себе охваченного страхом Валентина, окруженного какими-то амбалами, инструктирующими его - что и как говорить.

Он и на секунду не поверил его словам.

Они хотят выманить его из дома. Это совершенно очевидно. Но почему именно таким нелепым способом? При чем здесь Завацкие? Кто они ему такие? Ведь ему же на них начхать. Он вполне может не согласиться.

- Это не тебя, иди, - махнул он рукой дочери, одновременно показав отрицательным кивком головы, что это совсем не то, о чем они подумали. Та неторопливо и явно недоверчиво повиновалась.

Он передал Ирине содержание просьбы. Та дополнила, что сначала он звал их обоих. И тоже засомневалась в искренности его слов - уж очень взволнованно и как-то глухо он их произносил.

- Ты собираешься поехать? - спросила она, давая понять, что сама этого делать и не подумает.

Он изо всех сил старался сохранить индифферентное выражение лица, чтобы она не уловила его волнения.

- Не знаю.

- Можешь съездить. Вдруг и правда заболела, а ты единственный доктор, кто может ее вылечить. Во мгновение ока.

Для подтверждения своей индифферентности он даже улыбнулся.

Она тоже. Потом зевнула, сонно потянулась и сказала:

- Пойду обмоюсь. А ты съезди. Полечи девочку. Хлорки только возьми - у нас в ванной немного есть. И можешь даже привет передать.

Он не знал, как ему поступить. Перебирал в уме все варианты, какие только мог придумать. И, наконец, решил таки выйти и посмотреть на поведение Валентина. А дальше действовать по обстоятельствам.

Быстро оделся, положил в карман большой перочинный нож, позвал Светку.

Стараясь излишне не тревожить ее, потребовал однако, чтобы она закрылась на засов и никому чтобы не открывала, пока он не вернется.

Вышел во двор и отошел в сторону от своего подъезда.

Через несколько минут в арке показалась черная "Ауди". За рулем сидел Валентин. Он искренне обрадовался, увидев приближающегося к машине Виктора. Никакой тревоги на лице, никакого притворства в поведении, - только засуетился слегка, не зная, подавать руку севшему рядом пассажиру или ждать, когда тот первым подаст. Виктор не подал. Вместо этого спросил:

- Так что с нею?

Валентин замялся.

- Мы сами не знаем. Вроде как типичный приступ тяжелой тиреотоксической тахикардии. Но тироксин оказался в норме. Что-то совершенно непонятное. У нее никогда раньше не было тиреотоксикоза. Вообще гипертиреоза не было. Никогда. Аутоиммунный тиреоидит начался сразу после Чернобыльской зоны, но протекал совсем бессимптомно. А в среду вечером прямо затрясло всю. И до сих пор. Я не знаю, что и делать. В клинике два дня пробыла - все обследовали, по полной программе. И - ничего. Все в абсолютной норме.

- Она дома?

- Да. Но я не сказал ей, что за тобой поехал. Боялся - вдруг ты откажешься. Просто зайдем, поздороваешься - вроде как мы случайно встретились и ты согласился зайти на минуту. Мне уже черт-те что в голову лезет. Я не знаю... не знаю, что делать. Сафронов приходил - это профессор, эндокринолог - тоже ничего путного не смог сказать.

Как будто Виктор может сказать что-то путное. Он так и выразился в его сторону. Но тот ничего не ответил и все остальное время они промолчали.

А Виктор, все еще не освободившийся от подозрений, внимательно следил и за Валентином, и за дорогой, и за машинами - всеми встречными и всеми попутными.

*

Они прошли ту самую комнату и через небольшой коридор попали в уютную спальню, где на роскошной широкой кровати лежала Флора. Рядом сидел мальчик - явно ее сынишка. Впрочем, не сидел, а скорее полулежал со спущенными к полу ногами, обняв мать за туловище и приложившись щекой к обнаженной левой груди. Увидев с вошедшим отцом незнакомца, он сразу привстал и прикрыл краем простыни мамину грудь. Затем, бросив в его сторону короткий, наполненный грустью взгляд, вышел из комнаты. Пожалуй, именно этот взгляд сразу рассеял все подозрения Виктора относительно неискренности Валентина. Видимо, мальчишка принял его за очередного доктора.

Флора лежала с закрытыми глазами, однако было заметно, что она не спит. На лбу и кончике носа виднелись мелкие капельки пота, а губы пересохли, как это бывает при долгой лихорадке.

Почувствовав вошедших, она приоткрыла глаза и удивленно уставилась на Виктора. Долго смотрела сквозь едва разошедшиеся веки не моргая - так, будто не верила в его реальность.

И сама была сейчас очень похожа на собственный призрак - тот, что являлся к нему в его комнате.

Он сел рядом - на то самое место, где только что сидел ее сын - и взял за руку, как бы здороваясь с ней. Еще и сказал:

- Здравствуй, Флора.

В ответ она беззвучно прошевелила губами встречное приветствие. Потом взяла его руку своей и потянула к груди, другой при этом стягивая с нее простыню. Руки ее были очень слабы, но он понял их намерения и положил свою ладонь под левую грудь, оттесняя ее вверх, чтобы услышать биение сердца. Под влажной кожей почувствовал неестественно частые удары. Она положила поверх его ладони свою и как бы подтолкнула к тому, чтобы он еще сильнее прижался к ее груди. Потом снова закрыла глаза и на лице промелькнуло некое подобие улыбки.

Самка. Женщина-самка, - вдруг подумал он о ней. А ее веки слегка при этом вздрогнули. Будто в подтверждение этой мысли. Или в благодарность за нее.

Несмотря на измученный вид, она показалась ему сейчас воплощением сексуальной женственности. Не просто аморфной женственности, а именно сексуальной. И только. Такою он ее не помнил. Он ее помнил совсем другой... Вдруг пришла в голову нелепая мысль, что ей нужно сделать клизму. Вычистить ее внутренности. Омыть тело хвойной родниковой водой. Чтобы пахла свежестью. И снаружи, и изнутри. И чтобы была прикрыта только собственной кожей - тонкой и гладкой, как поверхность озера. И окутана снаружи только пустым пространством...

И тогда она станет самой собою.

Живой сексуальной плотью, всегда готовой к своему единственному, но самому таинственному во всей окружающей природе назначению...

Он потянул простыню вниз, до самых бедер, обнажив пушистую промежность. И ее щеки на это его движение дрогнули согласным участием.

Той же свободной рукой он дотронулся до ее лба - тот был холодным и влажным. И ей явно понравилось касание его горячей ладони. И она улыбнулась теперь уже настоящей, совсем не болезненной улыбкой. И буквально через пару минут биение сердца начало замедляться, постепенно переходя к нормальному ритму. А еще через несколько минут она заснула. Он почувствовал это по быстро расслабившейся ее руке и увидел по успокоившимся зрачкам, беспокойно бегавшим до этого под складками век со стороны в сторону.

Заметил это и Валентин, остававшийся стоять у двери. Тихо подошел и взял ее за запястье, удивленно сверяя со своими часами ее пульс. Жестом попросил, чтобы он не убирал руку с ее груди, и чтобы посидел еще хоть немного рядом с нею. А сам опустился на колени у изголовья и долго смотрел на ее успокоенное лицо, будто не веря тому, что она действительно уснула.

Когда они вышли из спальни, мальчик поднял к ним глаза.

- Уснула, - обрадовано сообщил ему отец и тот одарил Виктора совсем взрослым, благодарным взглядом.

*

Странный визит, - думал Виктор в машине на обратном пути. - Будто и в самом деле вызвали доктора на дом. И он явился и помог страждущей.

Но думал он, как ни странно, не о Флоре. У него не выходили почему-то из памяти мальчишечьи глаза. Что-то в них было особенное, как бы совсем не детское. Умные глаза. Читающие. Оценивающие. Знающие и понимающие что-то такое, чего не знал и не понимал он сам...

Валентин все время молчал. Но только где-то на середине пути Виктор понял причину его молчания: тот долго думал одну и ту же фразу, которую решился сказать только минут через десять, когда они слегка призастряли в пробке на мосту:

- Можно я пообещаю ей, что ты еще как-нибудь заглянешь?

Виктор безразлично пожал плечами, но Валентин сразу успокоился.

Они переехали мост и тут Виктор неожиданно для себя нарушил свое молчание:

- Ты случайно не знаешь, где бывают тельняшки?

Валентин не понял вопроса, удивленно посмотрел на него.

- Я имею в виду обыкновенные матросские тельняшки. Можно вообще в городе достать?

- Зачем? - все еще не понимал Валентин.

- Для сына. Он у меня бредит морем.

Валентин круто подал вправо и остановился у бордюра. Спешно достал с заднего сидения кейс и вытащил оттуда толстую потертую записную книжку. Стал рыться в ее страницах.

- Сейчас, сейчас, - суетился он, выискивая нужный номер телефона. Затем достал с пояса мобильник и позвонил, объясняя туда содержание вдруг появившейся проблемы. Потом позвонил по другому номеру. Потом еще. И так раз десять, каждый раз повторяя одно и то же.

Виктору стало неловко и он сказал об этом. А тот не обращал внимания, поглощенный поставленной перед собой задачей. Пока, наконец, не сказал обрадовано:

- Все. Порядок. Едем.

И рванул вперед, перестраиваясь в крайний левый ряд для поворота в сторону, противоположную их первоначальному направлению. Минут через десять, остановившись в каком-то незнакомом переулке, он вышел из машины и нырнул в двери полуподвального помещения, - не то какой-то мастерской, не то склада, не то задрипанного магазинчика. И еще через пять минут вышел со свертком, который вручил Виктору.

Все, как доктор попросил - настоящая тельняшка, даже две, почти в самый раз на Сережку. Ну, может самую малость великоваты будут, но это уже мелочи. Нет, это даже хорошо - тот последнее время быстро расти начал.

Естественно, денег Валентин не взял.

[Sarikov]

*

А еще через четверть часа Виктор был уже дома.

Сережкиной радости не было предела. Вначале он аж застыл от неожиданности, словно увидел перед собою невообразимое сокровище. Но потом быстро пришел в себя, спешно натянул один из символов моря на тело и бегом к трюмо. И не снимал до вечера, то и дело как бы нечаянно проходя мимо зеркала в прихожей. Или мимо трельяжа в большой комнате, где было еще виднее - даже со спины.

- Ну что, вылечил? - спросила Ирина, как только они уединились.

- Не знаю. Может быть. Очень даже может быть.

И рассказал все о неожиданном визите. В том числе и о своих странных ощущениях - и по отношению к Флоре, и по отношению к ее сынишке.

- Самка... - задумчиво повторила за ним жена. - А я не самка?

- Нет. Ты - моя часть. Моя женская половина. А она совсем другая. Отдельная от всех.

- Я тоже отдельная от всех. Кроме тебя. Совершенно отдельная. Не веришь?

- Верю.

Они еще долго говорили о Флоре, ее муже и сынишке. И Ирина почему-то больше не иронизировала по ее поводу. Совсем наоборот.

А вечером, укладываясь в постель, они взяли к себе Сережку. Уложили его между собой и долго беседовали на самые разные, интересные ему темы. Говорили, как равные с равным, не позволяя себе ни тени превосходства или назидательности. Разве что само собою получалось так, что он слушал их, как более знающих и более опытных в разных житейских делах. И не только житейских.

Потому и задавал им вопрос за вопросом. Будто долго копил их специально для этого вечера. Самых разных. Даже тех, какие в другой обстановке никогда не задал бы:

- Ма, а ты меня грудью кормила?

- Конечно, сынок. До семи месяцев. А потом ты сам бросил. Соска почему-то больше понравилась.

- И совсем не поэтому, - поправил ее отец, давая понять сыну, что тот затронул их давний спор, - просто он хотел поберечь твою грудь, чтобы она оставалась такой, какою и до него была - круглой, упругой и самой красивой во всем мире.

- А почему я этого не помню?

- Потому что совсем маленьким был, - предположила мать.

- Это, к сожалению, все забывают, - добавил отец. - И я тоже не помню.

- Почему?

- Не знаю, - признался он. - Мы многое почему-то забываем. Особенно о мамах. Много всего такого, что на самом деле обязаны были бы помнить всю свою жизнь.

- А я не забуду.

И он, совсем не стесняясь, положил голову щекою на почти совсем оголившуюся от ночной рубашки мамину грудь. Вряд ли он понял, что мама именно так лежала, чтобы ему было удобно это сделать. А может и понял - и потому так и сделал...

- Ты же сказал, что уже забыл.

- Но вы же напомнили. И я уже почти что вспомнил...

[Sarikov]

ВОТ ПОЧТИ И ВСЕ,,,Осталась последняя глава,самая,самая...Жду отзывов и высылаю последнюю главу.

[Sarikov]

Что?Никто не осилил?Тогда торможу последнюю главу.

[w124]

нет, давай, чем там всё закончилось, интересно....

[Sarikov]

К сожалению Марра удалилась со слона.Роман ее.

[w124]

так где концовка ? её где нибудь можно дочитать ?